Тайный монах
Шрифт:
— Дэ-эк, Ломоносов он один, — не понимая откуда ветер дует, пытался отшучиваться директор.
— Ну, вот что, если в каждом классе к новому учебному году не будет хотя бы двадцать пять процентов детей наших рабочих и крестьян, положишь партбилет на стол, — объявил Виктор Степаныч приговор директору, стоявшему навытяжку с испариной на лбу.
— Подготовьте мне список лучших из лучших учеников из сельских школ, — не менее жестко обратился Виктор Степаныч к неведомо откуда услужливо появившемуся помощнику.
Через неделю в поданном на столе списке он удовлетворённо
В левом верхнем углу заготовленного списка он поставил размашистую резолюцию с указанием директору о проведении тестирования учеников и изучения практической возможности их дальнейшего обучения в элитной школе. Вот так Виктор Степаныч достиг желаемого человеческого результата. Сан Саныч, так и не узнавший счастья отцовства, не смотря на кажущуюся строгость, хмурость и безапелляционную принципиальность, мысленно примерял себя в качестве отца в своим ученикам. Но с Ирочкой был особый случай. Она тягостно напоминала ему о самом святом для него. Однажды, совершенно далеко забредший блуждающими думами о ней, он фривольно предположил — а ведь если душа Танечки и обрела чьё-то тело, то это может быть Ирочка. Порой ему казалось, что он теряет рассудок. Мысль о том, что она может быть реально где-то рядом, начала перебивать его мысли, привыкшие к материализму и логике.
И лишь когда Ирочка, успешно пройдя тестирование, покинула его школу, он испытал сладостную истому и удовлетворённость.
К удивлению учителей элитной школы Ирочка по уровню знаний отнюдь не уступала своим новым одноклассникам. Природная гибкость ума, способность к восприятию преподаваемого материала, и главное, осознанное желание учиться, вскоре выделило Ирочку в разряд кандидатов к поступлению в элитные вузы.
Но приглушённая осознанной потребностью самостоятельно вырваться из существующего вокруг неё жизненного круга, Природа всё чаще пробуждала в ней женское начало. Она не могла не заметить Макса и Джека.
Она чувствовала их.
Думая о них логически и рационально, она неосознанно ощущала в то же время подходившую к нёбу горечь, набухающие в теплом приливе непонятной энергии соски её юной упругой груди и вырывающееся из неё сердце.
Их невозможно было представить врознь, и она не могла осознать — так кто же заставляет так учащенно биться её сердце.
— Быть может, оба? — в замешательстве предполагала она.
Но физиологическое естество и заложенная в сознательность общественная мораль естественно противились этому.
Выделявшийся от других в учебе и знаниях Макс стал казаться ей возвышенно недоступным.
Джек же почему-то воспринимался значительно проще. Возможно, не умел так замысловато формулировать свои мысли, как это делал на уроках литературы Макс, возможно, потому что казался немного смешным и требующим женской ласки и тепла из-за своего орлиного перебитого носа.
При этом, из-за кажущейся недосягаемости, Макс всё больше превращался в сердечного друга, а Джек — в нужную её сердцу, возможно, любовь.
Но вот пришло время, и неугомонный лидер, Макс, воспринимающий Иришкину
— Ты о чем? — хихикнула Иришка.
— Я о дружбе, — непонятно почему по-деловому вдруг выпалил Макс.
На мгновенье, соизмеримое с вечностью, воцарилась тишина.
— Можно с тобой поговорить о чем-то очень важном для меня? — медленно, с расстановкой по нужным эмоциональным словам, заговорила первой пришедшая в себя Ирочка.
— Да-да, конечно, — защебетал охваченный жаром Макс.
— Речь идет о твоём друге — Джеке, — казалось, ещё медленнее, не глядя в глаза Максу, а рассматривая что-то невидимое за окном, безмятежным грудным голосом продолжала Иришка.
— Для друга — всё, — по-мушкетёрски подхватил Макс, казалось, не ощущая неладного.
— Ты знаешь, мне кажется, что я его люблю, — лицо Ирочки, наконец-то выдавившей из себя это, резко повернулось, и они встретились безумными глазами. Ирочка — безумная от того, что она сказала, Макс — просто от того, что его охватило безумие. Жизнь, которую он так любил, казалось, лишилась смысла. Всё вокруг присутствующее и неприсутствующее показалось чужим и отрешённым. Тело, переполняемое круговоротом безумных мыслей, горело. И Макс, отрешенно глядя на неё, но видя пустоту, совершенно неосознанно формулируя фразу, казалось, из самих букв, с отдающим в затылке эхом, выдавил:
— За что?
Не заметившая пронесшихся вмиг страданий друга, Иришка защебетала о самом-самом, самом, что она видела в Джеке.
«Она его любит», — словно скрипучий многовековой часовой механизм, оттикивая звон каждого слога, уяснил Макс.
— Я, как лучший друг, его подготовлю и сам об этом скажу, — словно биоробот отчеканил талантливый юный робототехник.
— Джек, она тебя любит, — в тот же вечер как-то неуклюже заявил Макс обезумевшему от счастья Джеку. Да, они были самыми близкими друзьями, но об отношении к Иришке то ли не успели, то ли не решились, то ли боясь чего-то сокровенного, так и не говорили никогда до этого.
Джек в безумстве, словно это сама Иришка ему сказала, обнял друга…
Джек с Иришкой стали всё чаще проводить время вместе.
Макс ушел в себя — в науку.
Когда после баскетбольного матча Макс подрался с пацанами с враждующего района, пришедший в ярость Джек поднял на ноги молодую братву со своего района. Участок на участок, район на район — уже неведомо когда установилась эта молодецкая традиция. В этих групповых бойнях, в отличие от российских кулачных боёв вековой давности, в ход, зачастую, шли всевозможные подручные предметы: деревянные штахеты, армейские ремни, цепи, заменившие пролетарские булыжники — кирпичи, а порой и металлические арматурины.