Тайный советник вождя

Успенский Владимир Дмитриевич

— С ошибками, но навел. Мог бы действовать лучше.

— Нам важен конечный результат, а он в нашу пользу. Танковая группа Гота ушла от Витебска на север, немцы теряют время.

— Не умаляю заслуг Конева, но не следует их преувеличивать.

— А что там за конфликт между Коневым и Еременко? Чего они не поделили?

Ну уж такими-то «событиями» не надо было отвлекать Сталина от дел, занимать его время. Я ответил:

— Борьба самолюбий. Конев не справляется с армией, а помощи не терпит. Это мелкая вспышка, генералы уже помирились.

— Скажите Тимошенко и Шапошникову, чтобы товарища

Конева не обижали и не притесняли. Он неплохо воюет и доказал это под Витебском. В ближайшее время мы отзовем Бориса Михайловича в Москву, посоветуйтесь с ним, кого назначить начальником штаба Западного фронта.

— Отзыв Шапошникова отразится на уровне руководства фронтом. Некому будет оценивать обстановку в целом, предвидеть завтрашние события.

— А в Москве есть кому?! Генштаб только собирает сводки за прошедшие сутки… Живем одним днем, — сердито произнес Сталин, — без перспективы, без четких замыслов.

— Вы не совсем правы, — возразил я.

— Не время спорить, Николай Алексеевич. Готовьте предложение, кем заменить товарища Шапошникова. И возвращайтесь скорее. Это все.

Разговор закончился. Убежден, что Иосиф Виссарионович в ту пору слишком переоценил способности Конева, умевшего, как я уже говорил, первым и с выгодой для себя доложить об успехах. Сталину тогда, как и всем нам, очень хотелось получить хорошие сведения, порадоваться удаче. Ну а Иван Степанович радовал больше других, хотя от рубежа к рубежу вместе с соседними армиями отступал. 12 сентября Конев был неожиданно назначен вместо Тимошенко командующим Западным фронтом. Я был удивлен и огорчен этим назначением. Всего лишь месяц удержался Конев на столь высоком посту, но этот месяц был для нас трагическим. С именем Конева связано крупнейшее поражение на московском стратегическом направлении, едва не обернувшееся для нас полной катастрофой. Об этом — в свое время. А сейчас напомню факт, который мог произойти только в обстановке той напряженности и неразберихи, которые были летом сорок первого года. Об этом факте писал в своих воспоминаниях Андрей Иванович Еременко, а я лишь кое-что добавлю к его словам.

В боях за Смоленск весьма отличился командир 57-й танковой дивизии полковник В. А. Мишулин: проявил личное мужество, героизм и умело руководил своими частями. Был он ранен, попал в госпиталь, но там вдруг узнал, что один из его полков оказался в окружении. Тут уж не до лечения. Мишулин сел в бронеавтомобиль, ночью пробился через вражеское расположение к своим танкистам, поднял их настроение, организовал удар: под его руководством полк с боем прорвал кольцо окружения.

В госпиталь Мишулин больше не вернулся. Обнаружив западнее Смоленска передовые отряды гитлеровцев, полковник с остатками дивизии по собственной инициативе вступил в бой, разгромил вражеский разведотряд и прикрыл правый фланг нашей 20-й армии. Еременко сам наблюдал за этим боем и был в восторге.

Возвратившись в Москву, я вскоре прочитал в газете официальное сообщение о том, что В. А. Мишулину присвоено звание Героя Советского Союза и звание генерал-лейтенанта танковых войск.

Ну это уж слишком, не соответствовало никаким установлениям! Герой Советского Союза — вполне понятно. Повышение в звании — ладно: два поощрения!

Случается и такое, если заслужил человек. Но чтобы из полковников перескочить через ступень и получить звание не генерал-майора, а сразу генерал-лейтенанта, такого еще не бывало! Тут явно какое-то недоразумение. Позвонил в штаб Западного фронта, и выяснилось вот что.

Андрей Иванович Еременко сам написал представление на Мишулина. Почерк у него отнюдь не каллиграфический, со знаками препинания не все в порядке, да и торопился. Текст был такой: "Представляю полковника Мишулина к званию Героя Советского Союза и к воинскому званию генерал, генерал-лейтенант Еременко".

А телеграфист, передавая в спешке, может быть даже под бомбежкой, сократил или пропустил одно слово. И получилось: "Представляю… к воинскому званию генерал-лейтенант. Еременко".

Но как же в Москве-то не разобрались? Впрочем, тоже понятно. Пришло ходатайство с фронта, на этом основании составили бумагу, подписали, удовлетворили. Одно было ясно — документ прошел мимо Сталина. Или не обратил на него внимания. Награждением орденами, присвоением звания Героя Иосиф Виссарионович обычно не занимался, для этого существовал специальный аппарат, был определенный порядок. Но звания генералов — обязательно через него. Сталин держал в памяти фамилии почти всех крупных военачальников, включая генерал-майоров. А уж генерал-лейтенантов тем паче.

Их было у нас немного более ста: восемьдесят один общевойсковой, тридцать три — родов войск и шестеро по ведомству Берии в войсках НКВД. Почти с каждым из них Сталин беседовал. И я знал их всех. Хотя бы по личным делам. Но когда пришла реляция на Мишулина, меня не было в Москве, а Сталин, значит, оказался настолько загружен, что ему было не до присвоения званий. Вот и «проскочил» документ.

Я посоветовался с Поскребышевым, тот поставил в известность Жукова. Решили Сталину не докладывать, пока сам не обратит внимание на незнакомого генерала. А то ведь начнется расследование, кому-то достанутся синяки да шишки…

В действительности никто не был наказан, но для самого Мишулина такое событие сыграло не самую лучшую службу. Его, боевого командира, все время держали на вторых ролях, он ходил в «замах», чтобы не выпячиваться, чтобы фамилия как можно реже появлялась в документах. И лишь в самом конце войны, как-то за ужином, когда у Сталина было хорошее настроение, я шутливо рассказал о том казусе.

— Ну и Еременко! Сколько у него анекдотичных случаев, — тихо засмеялся Иосиф Виссарионович, — И адъютант у него был по фамилии Дураков, и часы он раздавал вместо орденов метким стрелкам — директор часового завода на него жаловался…

Подумав, Сталин добавил удовлетворенно:

— Вот, товарищи, оказывается, и у нас есть свой поручик Киже! Даже не поручик, а генерал. — Шуткой все и закончилось.

9

Стремительно прошел я через приемную. Поскребышев не успел даже подняться из-за стола, только рукой безнадежно махнул вслед. Охранник у двери, знавший меня в лицо, посторонился. Иосиф Виссарионович сидел на своем председательском месте за малым столом с грудой бумаг, просматривал газету, держа в руке карандаш. Мельком глянул — "Красная звезда".