Тайный советник вождя
Шрифт:
В тот день (или накануне?) у меня состоялся продолжительный разговор с Иосифом Виссарионовичем. Он тогда был озабочен не столько делами военными, которые были привычны и будничны, сколько подготовкой к Ялтинской конференции — она начиналась 4 февраля. Надежды на нее возлагались большие: определялась судьба мира не на месяцы, а на годы вперед.
К этому времени была уже обсуждена и согласована общая линия нашей делегации, определены принципиальные позиции, «обкатывались» лишь детали, подробности. Берия и Абакумов доложили, что американская и английская делегации будут доставлены в Крым с острова Мальта самолетами, которые совершат посадку у нас с интервалами в десять минут. Всего в составе этих двух делегаций более семисот человек, начиная с министров, генералов, дипломатов, членов семей
Вячеслав Михайлович Молотов принес альбом с русскими и советскими марками, который предполагалось преподнести президенту Рузвельту. Рассматривая альбом, Иосиф Виссарионович высказал сомнение, не слишком ли скромен подарок, на что Молотов возразил:
— Рузвельта трудно чем-нибудь удивить или порадовать, кроме здоровья у него есть все. Но та-та-такого набора марок он не имеет, как и никто другой. Для заядлого филателиста это самый лучший сюрприз.
Наш искушенный дипломат оказался прав. По рассказам очевидцев, Рузвельт радовался от души. Присовокуплялось также полушутя: получив этот дар, президент проникся таким расположением к Сталину, что поддерживал его почти по всем пунктам, изрядно досаждая тем самым Черчиллю.
Когда текущие дела были завершены и в кабинете остались только Василевский и я, Сталин попросил Поскребышева принести всем чая, внимательно посмотрел на меня: Николай Алексеевич, как ваше самочувствие, как ваше здоровье?
Что за этим последует, было понятно. Сталин часто и со многими людьми начинал разговор лично или по телефону именно с такого вопроса. Не только ради вежливости — его действительно интересовало состояние собеседника, которому намеревался дать какое-либо серьезное поручение. Способен ли справиться? В таких случаях следовало говорить только правду: открылась рана, побаливает сердце… Сталин должен был знать и учитывать.
— Самочувствие соответствует летоисчислению, — ответил я, а Иосиф Виссарионович по достоинству оценил такую формулировку.
— Дорогой Николай Алексеевич, мы тут посоветовались с товарищем Василевским: нет ли у вас желания тряхнуть стариной, побывать на фронте? Давно ведь не были.
— Давненько, — я начал догадываться, о чем пойдет речь. В последние месяцы как-то сама собой отпала необходимость использовать представителей Ставки, координировавших действия войск на важнейших направлениях. Большую пользу принесли посланцы Верховного главнокомандующего во время Сталинградской битвы, на Курско-Орловской дуге, в сражении за Правобережную Украину, при операции «Багратион». Удачно действовала при этом связка Жуков — Василевский, неплохо проявил себя Ворошилов. Но теперь фронтов у нас стало меньше, обстановка спокойнее, управление шло непосредственно из Москвы, да и командующие армиями и фронтами многому научились, достигли высокого мастерства. Не требовались более посланцы Верховного. Ну, а я-то вообще никогда не был официальным представителем Ставки, ездил на передовую только в самые трудные дни, чтобы оценивать обстановку и сообщать Сталину свои соображения.
— Мы с Антоновым отправляемся в Ялту больше чем на неделю, — продолжал между тем Иосиф Виссарионович. — В Москве остается товарищ Василевский, в его руках все нити, все управление будем осуществлять через него. Мы доверяем нашим командующим, они добросовестные военачальники, но каждый заботится прежде всего о своем хозяйстве, поэтому мнения их не всегда достоверны.
— Куда выехать? — спросил я.
— Наш Наполеон Бонапартович Македонский не желает идти на Берлин, усмехнулся Сталин. — И его приятели тоже.
— Жуков?
— У него там подобралась теплая компания, — в голосе Иосифа Виссарионовича я улавливал больше шутливости, чем недовольства. — Как в сорок первом году. Рокоссовский там, Конев там, Соколовский, Белов, Кузнецов, Катуков с танковой армией.
— Второй
— Совершенно верно. Не поймешь, какое там направление, Берлинское или Волоколамское, — Иосиф Виссарионович явно пребывал в хорошем расположении духа. — И вся эта компания не хочет идти на Берлин.
— И Конев тоже? спросил я, зная сугубую осторожность Ивана Степановича по отношению к начальству.
— Конев делает то, что ему скажут, — это Василевский.
— Все будут выполнять то, что мы потребуем, — уточнил Иосиф Виссарионович. — Но прежде чем будем приказывать, надо самим вникнуть. Сейчас раздрай. Наш сталинградец Чуйков предлагает продолжать наступление и брать Берлин. Чуйкова поддерживал Берзарин, пока его не остановили за Одером. А товарищ Жуков с компанией считают, что обстановка на Берлинском направлении теперь такая же, как в ноябре сорок первого под Москвой, только с обратным знаком. Столица неприятеля близко, но все войска втянуты в бои, сил для штурма недостаточно, а с фланга нависает угроза, противник способен начать контрнаступление.
— Угроза реальная. Из Померании, с севера Польши, — это опять Василевский.
— Так что, Николай Алексеевич, вылетайте в штаб Жукова, погостите у него, подышите фронтовым воздухом, определите, какая там атмосфера.
— Еще конфликт между Жуковым и Симоняком, напомнил Василевский.
— И это тоже. Вы потом обсудите вдвоем.
— Иосиф Виссарионович, а не лучше ли мне отправиться в штаб шестьдесят первой армии к Белову, а Жукова вы пригласите туда?
— Соскучились по старому знакомому?
— С лета сорок третьего не виделись. Но дело не в этом. Армия Белова на правом фланге Жукова, на стыке со Вторым Белорусским фронтом, оттуда грозит вражеский контрудар. А Белов скажет все, что думает, он под начальство не подстраивается. Можно и Рокоссовского пригласить, он лицо заинтересованное.
— Рокоссовский очень загружен, — поторопился возразить Василевский, и Сталин понял его:
— Не надо сейчас сталкивать Жукова и Рокоссовского, они еще не перекипели. Вызывайте в штаб Белова заместителя Рокоссовского — генерала Трубникова. На третье февраля. Согласны, Николай Алексеевич? Успеете?
— Вполне. Удачи вам в Ялте.
— А вам под Берлином, — улыбнулся Иосиф Виссарионович.
13
Транспортный самолет приземлился в районе города Кройц, что северо-восточнее Берлина. На аэродроме встретил меня Павел Алексеевич Белов. Мы обнялись, сели в машину.
За то время, пока мы не виделись, Павел Алексеевич располнел, потяжелел, мало чего осталось в нем от худощавого лихого кавалериста, разве что небольшие рыжеватые усы с топко закрученными кончиками-пиками. Остепенился талантливый воин, свершивший чудо, сумевший со своей конницей, "лошадиными силами", свалить с пьедестала немецкого "танкового бога" Гудериана. Остепенился, можно сказать, в прямом и переносном смысле. Внешне «остепенило» его начальство при особом усердии друга-соперника Жукова, возвысив в ранг командарма, украсив погонами генерал-полковника и заслуженной звездой Героя Советского Союза. Это — одна сторона. Не менее существенна другая. Полководец, окружавший немцев в их тылах, сам будучи в окружении, сражавшийся и побеждавший в положении "между невероятным и невозможным", как сказал о нем маршал Шапошников, человек, способный думать не только за себя, но и за противника, генерал особого склада, будто рыба в воде чувствовавший себя в самой сложной обстановке, требовавшей точных решений и стремительных действий, он, помнится, воспринял свое выдвижение в командармы так, будто ему гири привязали к ногам. Но вот притерпелся, поостыл, втянулся в управление обширным общевойсковым хозяйством, превратился в умелого исполнителя приказов свыше, оперативных замыслов, на несколько ступеней отстал от Жукова как в звании, так и в должности. Смирился с тем, что командующими фронтами в обход его назначают то молодого Черняховского, то бездарного Захарова. А у Белова никогда не было высоких покровителей, влиятельной поддержки: все сам, ни перед кем не склоняя головы, никому не кланяясь. И, пожалуй, достиг потолка. Ну, зато Жуков не видел теперь в нем соперника, и ничто не омрачало больше их давнюю дружбу.