Тайный сыск царя Гороха. Компиляция

Белянин Андрей Олегович

Когда вернувшаяся из баньки Яга, свежая, улыбчивая, в новеньком сарафане и платочке, впорхнула в горницу, мы все приветствовали её стоя и аплодисментами. Всё-таки, что ни говори, а бабка у нас красавица и прелесть, каких поискать…

— Как же я вас всех люблю, — даже всплакнула она, пытаясь махом обнять всех нас, вместе взятых: меня, Митю, господина Шпицрутенберга, кота и домового. Это трудно представить, но у неё получилось… — Дуйте в баню, ясны соколы. А мне ещё стол накрывать, друзей верных потчевать. Разговор-то у нас

до-о-олгий будет…

Мы с напарником быстро взяли полотенца и чистую одежду, а вот бедный Кнут Гамсунович до бани не дошёл. Два дня безоглядного употребления крепкого алкоголя на голодный желудок, переодевание, афера, участие фактически в противоправных действиях, а главное, перенасыщение эмоциями свалило честного немца прямо на выходе в сенях. Митя осторожно перенёс его на лавку, укрыл тулупчиком, сунул свою подушку под ухо. Намаялся человек за сегодня, понимаем…

Мы же с наслаждением окунулись в расслабляющее тепло русской бани. Всё-таки это нечто сакральное, тайное, на глубоко духовном уровне. Не просто мытьё тела, а полное очищение души. Чакры надо чистить берёзовым веником, с парком и квасом, уж поверьте! На этот раз я сам взял в руки веник и, хорошенько макнув его в кипяток, примерился к Митькиной спине.

— Тока не со всей силы, Никита Иванович! Прибьёте ещё ненароком-то…

— Не боись, — выдохнул я, с мясницким хэканьем опуская тяжёлый веник ему на поясницу. — Ага! Ещё?!

— А чего, уже было, чё ли?

— Не понял, — именно что не понял я, в одну минуту хлестанув его со всей дури.

Митя пикнул и обернулся с самым недоуменным выражением лица:

— Никита Иванович, отец родной, дык вы парить-то будете али как?

— Я тебя уже парю.

— Да ладно вам, энто ж какая-то кроха трёхлетняя меня веничком гладит. Покрепче нельзя ли?

Я обиделся и взял веник двумя руками. С начальством так не разговаривают. Ей-богу, клянусь чем хотите, но бедный берёзовый веник я измочалил об Митькину спину до трёх голых прутиков! Сопутствующий этому делу разговор смело можно было ставить саундтреком под любой фильм для взрослых, но толку…

— Ещё, ещё! Поддайте, Никита Иванович! Не жалейте меня, молодого!

— А вот так? А так? А двойным с закрутом и перехлёстом?!

— Ох слабовато будет, ох вяло, ох и не пробирает до косточек, а тока так, скользит себе мимо…

— А я тебя вот так, с разбега! Проняло?

— Ничего не чувствую… Да вы жарьте меня, жарьте!

— Всё, не могу больше…

— У-у, да вы не мужик, что ли?!

— В каком смысле?

— А давайте-ка я вас!

В общем, как вы, наверное, догадались, я сдался первым. Лёг на полку в полном изнеможении, и Митька от души отхлестал меня новым веником так, что из бани я не шёл, а летел, чуть касаясь грешной земли кончиками пальцев ног. Душа парила где-то в небесах, под Полярной звездой, чистая, светлая и незапятнанная, как в детстве…

Баба-яга уже накрыла стол, Назим

расщедрился на долму в виноградных листьях, тушёные бараньи потроха, шашлык с помидорами и болгарским перцем, салат из фасоли и лука, а на десерт свежую пахлаву с орехами, буквально сочащуюся мёдом. Покосившись на меня и на с надеждой вытянувшего шею Митьку, Яга покачала головой, порылась в шкафчике и достала бутыль настойки.

Аккуратно разлила на три стопки, выпрямилась во весь маленький рост и тихо произнесла:

— За нас, за братство наше милицейское!

Мы дружно поднялись и чокнулись. Бабка нашла самые нужные слова! Сколько помню себя в Лукошкине, по большому счёту доверять я мог только им, своим верным соратникам по службе, которая, как известно, и опасна, и трудна. И то, что не всегда видна на первый взгляд, тоже правильно: люди должны чувствовать защиту закона, а не его контроль над их жизнью.

Митя занюхал рукавом, быстро закусил долмой и вдруг рухнул как подкошенный прямо под лавку за столом.

— Спит он, Никитушка, умаялся, сердешный. Ну и настойка, ясное дело, поспособствовала.

Я недоуменно покосился на свою стопку. Ни малейшего алкогольного опьянения не чувствовалось, более того, мою голову словно бы провентилировали изнутри. Разум был ясным, мысли кристально чистыми. То есть на меня это действовало иначе, что ли?

— Догада, — насмешливо хмыкнула Яга. — Настойку-то я из одной бутылки наливала, а вот в каждую стопку, на донышко, своё лекарство капнула. Кому для крепкого сна, кому для бодрости, кому от радикулиту. До утра у нас время имеется, вся ночь впереди. Так уж давай рассказывай, что да как в Подземном мире вызнал? Где Змея искать будем? Как в жилище его пойдём? Каким средством верным злодея бить станем?

— Может быть, сначала вы мне расскажете, почему всё время скрывали факт рождения у вас трёх дочерей?

— Нет уж, сокол участковый, я первая спросила. Так что дела служебные нам ныне поважнее личных будут. Да и дело-то прошлое…

Я внимательно посмотрел ей в глаза. Бабкин кот мягко тронул меня лапкой за штанину, словно бы намекая: не дави, в свой час сама расколется, ей, поди, тоже не в радость столько лет такой груз в одиночку на сердце волочить. Я опустил руку вниз, погладил Ваську меж ушей и уступил.

— Хорошо. Буду докладывать по порядку. Во-первых, отдельное спасибо за полотенце.

— Ширинку, что ль? Да ты её не потерял ли?

Я выдохнул через нос, мысленно досчитал до десяти и начал свою короткую повесть о двух милиционерах в подземном царстве. То есть об одном милиционере и одном даже не знаю, как его назвать. Митька! И этим всё сказано, в детали можно не углубляться, все всё поняли.

Рассказывал я довольно бодро, наша домохозяйка пару раз даже хихикнула. На том моменте, когда дверца шкафа шибанула её зятя поперёк клюва, бабка вообще торжественно пожала мою руку.