Тайный умысел
Шрифт:
Уже в комнате вспомнили, что с утра ничего не ели. Спохватились – чайник и остальную утварь отдали соседу. Им вдруг так сильно захотелось чего-нибудь поесть, что они заново стали осматривать буфет в поисках съестного. И, ура! – нашли несколько завалявшихся сухариков. Лёлька на кухне набрала в чей-то кувшин воды, и они, наконец, утолили голодные желудки.
Сон их был недолгим. Чуть свет их разбудил сосед. Он сначала осторожно постучал в дверь, но, не услышав никакого движения, громыхнул в дверь ногой. Девочки, перепуганные, соскочили и торопливо
– Проснулись? – тихо спросил из-за двери Санька.
– Да! – одновременно ответили они.
Санька, успокоенный, шаркая, поплёлся к себе.
Девчата ещё раз осмотрели вещи, прикидывая, что ещё можно оставить у Саньки хотя бы на время. Решили попросить его подержать у себя часть книг, так как ноша оказалась тяжеловатой.
Сосед согласился, но предупредил, чтобы они забрали «макулатуру» не позднее воскресенья, иначе он найдёт ей применение.
– Сань! Какая же это макулатура? Таких книжек ты больше нигде не найдёшь! Не вздумай продавать их! Лучше сам почитай!
– Ладно – ладно, не продам! Но я вас предупредил.
Девочки уехали к тёте с тяжёлым багажом в руках и неспокойным сердцем.
– Жалко будет, если Санька оприходует книжки, – сказала Мара.
– Надо завтра же, ну в крайнем, послезавтра, вернуться за ними, – поддержала Лёлька. – Надеяться на Саньку – всё равно, что на дождичек в ясный день.
Тётя Капа встретила девочек горячими пышными оладьями. С аппетитом уплетая их, они наперебой рассказывали ей о своём путешествии.
Тёте Капе было немногим более сорока лет. Пышные формы придавали ей солидности, но душой она была девочкам ровесницей, и общалась с ними на равных, лишь иногда проявляя большую осведомлённость в житейских делах. Через своих клиентов и клиенток она была в курсе почти всех событий города, знала многих людей. Слушая рассказ девочек, она вдруг разволновалась и, наконец, спросила:
– Сколько хозяев проживает в квартире?
– Квартира на трёх хозяев. В третьей комнате живёт старушка «божий одуванчик». Так зовёт её Санька. Когда-то вся квартира целиком, принадлежала ей. После революции её «уплотнили», оставив той только одну комнату. И теперь она редко выходит из неё. Вроде как боится, что и эту комнату отберут. На улицу выходит только за продуктами. Представьте себе, тётя Капа: вся из себя такая важная, хоть и маленького роста, худенькая, щупленькая, накрашенная – напомаженная, в фетровой шляпке с вуалью на пол-лица, как будто она идёт на свидание или в театр.
– Ой, девочки! Я, кажется, знаю, что это за мадам! – воскликнула тётя Капа. – Её не Аркадией Львовной зовут?
– Кажется, так … Но я в этом не совсем уверена, – ответила Лёлька. – Я её редко видела, и о том, что она была раньше хозяйкой квартиры, мне рассказала Екатерина Алексеевна, у которой я жила.
– Девочки! Больше туда ни ногой!
– Как? Там у Саньки надо ещё книжки забрать, пока он не пустил их по ветру.
– Вы слышите меня? Ни ногой! В том, что твоя хозяйка и её муж оказались в тюрьме, вполне может быть заслугой
– Жалко книжки, – погрустнела Лёлька.
– А себя не жалко? Вы учиться приехали? Вот и учитесь! Не ищите путь на небеса!
– Причём тут небеса?
– А при том, что кого забирают – не возвращаются назад. Я слышала от одной знакомой, что недавно арестовали её подругу за то, что та поселила у себя бывшего мужа, который был поэтом. А ещё говорят, что этого поэта расстреляли.
– За что?
– За то, что стишки ёрные сочинял.
– Разве за это сажают? Расстреливают? Неправда всё это. Враньё.
– Никакое не враньё. Ещё как сажают. Сейчас, я слышала, многих сажают. И, особенно, поэтов. Говорят, будто бы они против Советской власти. Вот то, что они против – как раз враньё. Эдакое можно наговорить хоть про кого, даже про нас с вами. Так что вы, девчоночки, на ту квартиру больше не суйтесь! Чёрт с ними, с книжками! Себя поберегите!
– А как фамилия поэта, которого арестовали?
– Мне называли, только я точно не могу сказать. Помню только, что смешная такая фамилия, навроде прозвища у псов. «Блудливый», что ли?
– А-а-а, есть такой поэт Иван Приблудный, – вспомнила Лёлька. – Это его псевдоним, а на самом деле он Яков Овчаренко.
– Вот-вот. Верно. Так мне его называли.
– Мой папа был знаком с ним по службе. Папа называл его «мой тёзка». Это в дивизии ему дали прозвище «Приблудный», так как он прибился к ним от бродячих циркачей. «Тёзка» был тогда ещё совсем мальчишкой. Развлекал всех фокусами, читал свои стишки, пел украинские песни, свои. Одну его песню пел для меня мой папа. Песенка шутейная, для детей, про деда с бородой.
– Ну-ка, спой!
Лёлька спела.
– Забавная песенка! Детишек развлекать в самый раз! Но учти: если человека посадили, могут и стихи его запретить.
– Как это? Разве можно запретить хорошие стихи, песни? Их всё равно все знают, – удивилась Лёлька. – Они от человека к человеку дорогу найдут.
– Дорогу находят и ёрные стихи – к слову. Вы, наверное, знаете, что запретили читать стихи Есенина?
– Слыхали.
– Мало того, посадили и многих его друзей – поэтов.
– А ведь Приблудный был другом Есенина, – вспомнила Лёлька.
– В самом деле? – спросила Мара.
– Да. Папа говорил.
– Эх! Сколько же тайных врагов у нас?! Будьте осторожнее с незнакомыми людьми! Не говорите с кем ни попадя об этих поэтах, не читайте чужим их стихов! И от «божьего одуванчика» держитесь подальше. Она вас там, случаем, не видела? – спросила тётя Капа.
– Кажется, нет. Пока не припомню, чтобы она выходила в коридор, – призадумавшись, сказала Лёлька.
– Дай-то, Бог! – перекрестилась тётя Капа. – Спаси и сохрани! Господи, убереги девчоночек от врагов и кляузников!