Тайный воин
Шрифт:
– На себя посмотри, – только и сказал Сквара.
Посмотреть стоило, кстати. Арела несла перед собой правую руку ладонью вниз. Пальцы двигались, по костяшкам резво бегала блестящая серебряная монета. Переступала, кувыркалась, ныряла и выскакивала опять. Всякий о своём промысле: кто прядёт, кто гудёт. Светел вспомнил девчонкиного выдуманного жениха, вздумал было посоветовать меньше рассуждать о соболях, сидя-то на рогоже… Не стал: веселье удержало злые слова.
Сквара присмотрелся к пляшущей монетке:
– Как это ты её? Покажи.
Арела подбросила сребреник, зажала в ладони, прибеднилась:
– Наша стряпня рукава стряхня… Пошли, отец зовёт.
Теперь
– Верен ли напев? – спросил Сквару скомороший вожак.
Тот заворожённо кивнул, хотя голосница звучала немного иным ладом, как-то печальней и строже. Не колыбельная меньшому братишке, а горестное раздумье об утраченном и любимом. Да и пел Кербога совсем не как Сквара. Скорее наоборот. Припесня у него обходилась без слов, он тянул её, закрыв рот, вплетая голос в тоскливые, словно ветер, вздохи Гудимовой двоенки.
Расплескались густые туманы, Всё окутала серая мгла… Было двое нас, братьев румяных, Неразлучных, как с ниткой игла. Если буря в ночи завывала И малыш поневоле робел, Старший брат поправлял одеяло И ему колыбельную пел. Если мать задавала науку, Хворостиной грозя большуну, Младший брат отводил её руку, На себя принимая вину. А потом холода налетели, В очаге прибивая огонь, И порывы жестокой метели Разлучили с ладонью ладонь. Нас обоих ломало, и било, И несло, как листки на ветру. Я в сраженьях испытывал силу И бросал медяки гусляру. А теперь, посивевший до срока, Сам себе не особенно рад, Измеряю чужую дорогу И гадаю, найдётся ли брат. Перед битвой в смятенье знакомом До рассвета мерещится мне: Вдруг узнаю глаза под шеломом, Да как раз на другой стороне? Он споткнётся на поле злосчастном От моей окаянной руки, И навеки в глазах его ясных Домерцают живые зрачки. Или сам я на землю осяду, Оступившись в кровавой пыли, Обласкав угасающим взглядом Побелевший от ужаса лик? Кто из нас, зарыдав неумело, Ощутит наползающий лёд И, обняв неподвижное тело, Колыбельную брату споёт?К середине песни Светелу начало казаться, будто земля подалась из-под ног. Стало страшно. Весь мир валился за край, рушился в неворотимую бездну. Кербога только-только умолк, струны и двоенка ещё плакали, ещё звали назад чью-то невезучую душу, когда младший Опёнок вдруг всхлипнул, рванулся, со всех ног прянул
Скомороший вожак так и опешил.
– Что это с ним?.. – спросил он, заглушив ладонями струны.
– Лиха много поднял, – буркнул Сквара почти враждебно. – Ты его за болячку схватил.
И тоже выскочил вон.
– Ну вот, – сказал Кербога с досадой. – Делавши смеялись, сделавши плачем!
Светел отыскался в собачнике. Он обнимал Зыку, трясся с головы до пят и стонал, зарывшись лицом в родную тёплую шерсть. Сквара сел рядом, перво-наперво закутал брата меховой полстью.
– И всё он не так спел!.. – тихо провыл Светел. – Это не я, а ты заступался!.. И я тебя никогда… я тебя… я сам… я сам лучше помру… Дурак он противный, Кербога этот!..
Сквара сгрёб его в охапку, крепко-крепко. Взялся баюкать.
– На сухой лес будь помянуто, – сказал он. – Не журись, братище, от слова не сбудется…
– Ну ты правда наседка, – засмеялся возле двери Лыкасик. Братья не заметили, когда вошёл. – В кугиклы свистишь, ровно девка, и только знаешь сопливому нос вытирать. Вам с ним, может, в косы ленты вплести да сватов ждать?
Сквара оставил притихшего брата, как-то быстро оказался против хозяйского сына. Тот и в дверь выпрыгнуть не успел.
– Ещё что умное скажешь?
Дрался он редко. Но если уж дрался… Накануне они слегка столкнулись в игре. Лыкаш, похоже, запоздало припомнил земляную крошку во рту.
– Бить будешь?.. – спросил он севшим голосом, косясь и оглядываясь в поисках взрослых.
Рядом, как назло, никто не показывался.
– Не, – сказал Сквара. – Не буду. Кулаков жалко.
Воробыша сдуло.
Сквара вернулся к младшему, снова обнял его.
Тот больше не стонал, но зубы продолжали стучать. Он кое-как выговорил:
– И вовсе мы… не румяные…
– Брат за брата, встань с колен, – шепнул Сквара.
Светел трудно перевёл дух:
– И не надо каменных стен…
Котляры
– И молодцы, что в кобение не дались, – похвалил Жог. – Гадать по рукам, щёки и носы толковать – это жреческое искусство. Чужих Богов не поймёшь! Держитесь-ка вы, ребятки, подальше от этих глумцов!
– Мы санки увязали уже, – сказал Сквара. – Только припас в амбаре забрать.
Жог невольно улыбнулся, с гордостью посмотрел на мальчишек:
– Радельники… Что бы я без вас делал!
Мимо раскрытой двери собачника, улыбаясь чему-то, прошёл Лихарь. У него был вид сытого кота, только облизнувшего с усов остатки сметаны.
Светел вдруг тихо спросил:
– Атя, на что нам котляров ждать? Звигуров ты почествовал…
Он хотел добавить, что народу во дворе полно и без них; вряд ли дядя Берёга какое там обидится – вовсе вспомнит о Пеньках после того, как проводит их за ворота. Воробьям не то что дальних друзей, им сына сегодня последний раз обнимать!.. Но пока Светел думал, как обратиться к отцу, Сквара сказал:
– Дядя Кербога про наших Богов кощуну складывал. Про Беду… И как Они за нас бились…
Жог нахмурился:
– Кощуну?..
Светел аж запрыгал:
– Я был Огнём!
Сквара как-то этак повёл плечами, словно стал выше ростом:
– Бог Грозы промолвил Богу Огня…
– Мы с тобой теперь одни, я и ты! – засиял Светел. – Будем драться у последней черты! Чтобы не было кругом темноты!..
И братья, подсказывая один другому, взахлёб стали перевирать скоморошину.
Пенёк не столько слушал, сколько смотрел на мальчишек. Добрые дети – отцу с матерью венец. Пришлось менять гнев на милость.