Тайный воин
Шрифт:
– Что ж он недовольником ходит, точно ему сапоги жмут?
Унот даже оглянулся на всякий случай. Озорно блеснул глазами, хихикнул:
– Он… а он правда недовольник. На служение хочет, в след отца. А старец всё не пускает. Говорит, Люторад недоволен в праведном деле, искусства жреческого не постиг.
Ещё старшему ученику без конца досаждал «собачий выкормыш», но об этом поминать не стоило. Чего доброго, мама проведает, загрустит.
– У нас тоже такой есть, – весело отозвался моранич. – Слышь, правду, что ли,
Другоня опустил взгляд. Эту старину в Шегардае редко вспоминали, стыдились.
– Правду.
– И то не врут, что твой старец…
Другоня улыбнулся:
– Не врут.
Жрец, тогда уже весьма почтенный годами, велел крепким унотам спустить себя со стены. Пошёл к беженцам… И с ними встал, обнажив белую голову, у чтимых Последних ворот, видевших святую царскую милость. Долго, сказывают, стоял… Однако шегардайцы усовестились. Вынули запорный брус из проушин – да так обратно и не вложили. Вытесали из него основание для знатной скамьи, чтоб память была.
– Я бы поклониться подошёл, – сказал Ворон. – Но куда, мне в острожок обратно бежать.
Другоня рассудительно кивнул. Орудий воинского пути он знать не знал и ведать не ведал. Только то, что они бывали страшны.
Народ тем временем зашумел, стал тесниться. На площадь, стуча посохами, важной чередой вступали большаки. Кутные, ремесленные, от купцов. И жреческие, конечно, ибо в городе продолжали чтить немало Богов. Круг Мудрецов давно присоветовал отдавать Моране первый поклон, но где Круг, а где Шегардай!
Ворона и Другоню оттёрли в разные стороны. Дикомыт поспешно вскинул на плечи кузов, хотел было протолкаться к малышу, но оставил. Учитель ему не велел особо тереться подле единоверцев. Незачем. Тайный воин Владычицы должен быть тайным. А у Ворона и так пока не особенно получалось.
– Внемли, добрый господин Шегардай! – громыхнул над людским множеством голос Окиницы, старейшины рыбаков. Мужичонка он был не из самых видных, щуплый и кривоногий, зато голос – на троих рос, одному достался, зычный, гулкий. Ещё бы, кричавши-то с лодки на лодку. – Внемли и рассуди, господин Шегардай! Бьёт тебе челом красный боярин Болт Нарагон, посланник Высшего Круга!
«Нарагон?..»
Глаза округлились, дикомыт вытянулся как только мог. Сзади ругнулись, обозвали волопёром, он не услышал. Какой там шегардайский почёт, какое державной важности дело, столь гордое, что лишь красному боярину рука его оглашать! Ворон постиг только то, что сейчас увидит брата учителя. Единственного уцелевшего.
Вот появился…
До чего же похож!.. И – ни капельки не похож…
Болт восходил на подвысь медленно, щёки цвели гневными пятнами. Он ведь оговорил с глашатаем, как тот объявит: «…с делом к тебе». И что? Рыбак, привыкший рассуждать о плотве, вышел к людям и бухнул обычное: «челом бьёт». Взяли
В отместку Болт забыл поклониться четырём ветрам, как вроде бы велел здешний порядок. Если из-за этого отвергнут и всё орудье, с коим он прибыл, – да пусть. У него поважней забот нынче в избытке.
Он долго расправлял и разглаживал свиток. Ещё дольше поправлял шапку с глазастым павлиньим пером.
Люди ждали. О сути привезённых вестей судачили и пересуждали на все лады. Сейчас всё прояснится.
– «Славный господин Шегардай, – начал наконец Болт. – С земным поклоном к тебе, батюшка, малые дети твои от чресл Эдарговых, от праведного семени Ойдригова: царевич Эрелис и милая сестра его, царевна Эльбиз…»
Площадь вымерла. Проглотили языки даже самые говорливые. Аж стало слышно, как над разливом ссорились чайки и в дальнем углу воровского ряда перекликались торговки. Тишина длилась.
– Кто-кто?.. – наконец спросил одинокий голос неподалёку от Ворона.
Поднялся было шум. Болт откашлялся, с видимым удовольствием повторил:
– Сиротки ваши, царевич Эрелис да царевна Эльбиз.
Вече наконец поверило, что ослышки впрямь не было. Людской сход закипел белым ключом:
– Так Йерел живой?!
– А мы горевали: миновалось славное племя…
– Не врала, значит, молва.
– И Ольбица, чадунюшко наше!
Ворон прислушался, удивился… понял: Эдарга с домашними здесь вправду любили. Чего бы ради горожанам толмачить имена царят на родной язык Левобережья, как не затем, чтоб звучали поласковей?
«Дядя Космохвост, внемлешь ли? Целы твои подкрылыши… не зря ты жизнь положил…»
Люди говорили все разом. Слухи о малолетнем наместнике, с коим почти уже окрутили дочь кузнеца, забылись как растаявший снег. Каждый хотел докричаться, вызнать насущное.
– Слышь, боярин! Ты сам-то видел царят?
Болт неторопливо кивнул:
– Как вас вижу, так их перед собой видел.
– И что? Похожи на отца с матерью?
Болт дождался, пока площадь снова затихла.
– Эдарга вашего я не знал. Дети что… Волосом светлы, глазом серы.
– А знаки? Знаки царские оказались?
Говоривший даже рубаху на груди оттянул, на правой ключице.
Болт кивнул:
– Оказались. Я там был, когда Эрелис открыл великородному Невлину Трайгтрену свою улику, и тот признал её подлинной.
– Невлин?
– Старый ворон мимо не каркнет!
– А царевна? Ольбица?
– Ручательством её правости сперва было слово царевича, а позже – очевиденье сведомых жён.
Площадь снова вскипела.
– Почто без них приехал, боярин?.. – закричало, не сговариваясь, десятка два голосов.
Болт поднял свиток, тряхнул в руке. Шум начал понемногу стихать.
– Хорош бавить! Читай дальше, боярин!
Младшему Нарагону такое обращение очень не нравилось, но делать было нечего.