Тайный воин
Шрифт:
– «По сиротской доле своей возрастали мы не в родительском доме, вдали отцовской заступы…»
От Ворона не укрылось: головы стали поворачиваться в сторону каменного остова. Вот он, родительский дом царят, не сбережённый подданными. Из дверного провала, одёргивая подол, выходила Моклочиха.
– «Воспитание принимали от людей добрых и верных, но вовсе незнатных, в скудости, в простоте, венценосным рождением отнюдь не кичась. Ныне ищем мы царскую науку у благородного Невлина, сына Сиге из рода Трайгтренов, опоры Огненного Трона. Нынешнему колену праведной семьи – собирать державу,
– Где царята, боярин? Где прячешь?
– Возвращаются, возвращаются старые времена…
– Старым временам под заступ пора. Своя воля дороже!
– Своя волюшка доведёт до горькой долюшки. Городу без Ойдриговича, что дурным плечам без головы!
Болт успел пожалеть, что решился читать грамоту сам. Не воинское это дело, не родовитому витязю пристойное. Сразу бы отдать рыбаку, чтоб глотку надсаживал. А письмо! Разве так правителю должно с подданными говорить? Им бы Сварда Нарагона сюда. Живо бы выучились молча шапки ломать.
Так думая, Болт отчётливо понимал, насколько неравен отцу. Это злило и унижало.
– «Доверишь ли, господине Шегардай, сыну отцовскому в пределах твоих расправу держать, как Эдарг держал, тобою любимый? Во имя стен Ойдриговых обещаю блюсти исконную Правду, чтить вольности твои и свободы, в трудах взятые непокорно Беде. Со старцами, тобой избранными, совет держать и слово их ценить высоко…»
– Слово царское, слово золотое! Вези Йерела, боярин!
– И Ольбицу, Ольбицу маленькую!
– Речи, что с воды, да темно дело последи…
– Жили без царевича и не пропали, уж дальше как-нибудь проживём!
– А не проживём! Без праведной семьи пусту быть Шегардаю!
– Отцов податями заминали, теперь до нас добрались?
– За себя постоим и сами заступимся!
– Кругом гляньте, желанные! Где слава былая? Во владении безобразица, в людях злочиние! Будет царевич, будет городу совесть!
– Знаки всякие подделать можно, видывали. Какого захотят подменка, такого посадят! А там до ярма на шею недалеко!
– Тебе, стало быть, и Невлин подменок? И Нарагон этот надутый?
– Не-е, этот правский, ишь смотрит, как семерых съел, осьмым подавился…
Ворону хотелось сгинуть отсюда, пойти искать скомороха. О вече после можно узнать, чем дело решилось. Учитель его не ради царят сюда посылал. И Болта не поминал. Однако толпа так стискивала со всех сторон, что дикомыт быстро понял: тишком выбраться не удастся. Мысленно плюнул с досады, остался стоять. Впредь наука!
Болт возвысил голос, бросая людскому сходу последнюю строку грамоты:
– «Научишь ли, господине Шегардай, своего сироту быть добрым правителем, достойным правды отцов?»
После этих слов громкие сварливые голоса как-то сами начали притихать.
Ворон видел: жрец Мораны оглядывал вече, словно чего-то ждал. И дождался, вестимо.
– Не в доме родительском… – всхлипнула в задах схода бабья слезливая жалость. – Привезёте детушек, мужики… где жить станут?
– Да приютим уж! Все двери разом откроются!
Со знатной скамьи одновременно поднялись двое старейшин, купец Яголь и Твердила, кузнец. Рванули шапки с голов, заметили один другого, уставились. Каждый хотел предложить
Глазастый народ начал смеяться, но по-доброму, не обидно. Нет зазрения, если муж мужа о благом деле ревнует. Потом голоса вовсе затихли: неторопливо встал жрец Милостивой. Тяжело стуча посохом, вышел вперёд. Протянул руку, словно за подаянием. Вечники напряжённо ждали, а благочестный впрямь попросил. Негромко, устало:
– Дайте, люди добрые, мне лопату и поганую тачку. Дом засиревший чистить пойду…
Слова старца отозвались на площади так, что Ворон сперва слегка оробел. Людям, принявшим решение, хочется немедля засучить рукава – и увидеть, как слово облекается плотью. Жрец, хорошо знавший горожан, на такое дело их и направил.
Противники возвращения царят живо закрыли рты, вече единым телом качнулось в сторону пустого подклета.
На лобное место чередой поднимались ремесленные большаки.
– Мы с вами, желанные, дворца без хозяев не сберегли, нам заново и отстраивать.
– Кто оттуда к себе во двор нещечко вынес, вину друг другу отдадим и поминать не будем. Все винны, всё возвернём, что не наше.
– Всякий, кто солнышко помнит, черёд отработает, а понадобится, и вдругорядь, и по третьему.
– Которые не работники, те припасом взнесут.
– А кто и припасом не может, вот корчага пивная: бросай, люди, кому сколько сердце велит!
Ворон во все глаза наблюдал, как летели в огромный горшок медяки, сребреники, целые кошельки и дорогие застёжки, лихо сорванные с одежд. Господин Шегардай ничего не делал наполовину, в одно плечо. Оттого, наверное, и стоял по сию пору крепкой ногой на своих тридевяти островах. Ворона подхватил общий задор, он тоже надумал бросить монетку. Начал опускать руку к мошне, успел испугаться, совсем про неё забыв: украли небось!.. Кошель был на месте. Дикомыт ещё не знал, что во время веча покраж на площади не случалось. Так установила вольная семья, люди посовестные. Опёнок вытащил денежку, шагнул в людскую стремнину, тянувшуюся к лобному месту. Медяк полетел в звонкий слой, укрывший корчажное дно. Ворону почему-то казалось, его вн'oсочек будет виден среди прочих, а на него самого все посмотрят, начнут удивляться, спрашивать, отколь взялся. Ещё чего! Его даже сзади пихнули. Не застревай, проходи, другим место дай!
– Вот так, – трезво молвили рядом. – Насобирают казну, иные в горячности последнее отдадут, а для доброго дела сохранить озаботятся ли? Небось завтра уже по богатым сундукам расточится…
– А верно, люди, – подхватили новые голоса. – Общну сберечь надо!
– В храм снесём!
– К старцу нашему! К Моранушке под присмотр.
– Правосудная сиротского достояния растащить не попустит!
– А не лучше к людям посовестным?
– Уж за ними не пропадёт…
Ворон всё оглядывался на облезлый подклет. Силился представить, каким был дворец. Каким он будет, когда горожане исполнят взятый ныне оброк. На ум являлись рассказы брата, Шерёшкины басни о великолепии Фойрега… откуда-то, словно ветром нашёптанная, уже наплывала неясная голосница, мимолётными искрами вспыхивали слова.