Те, кого ждут
Шрифт:
"О! Предлагаю тост за пулевое настроение", - пора тебе, Владов, открывать студию Стакановского и Наливайко-Дайченко, - "за пули, безмолвно летящие стройными рядами и колоннами! О! И в том стрррайуйесть... прамижутак мааалый... быть мооожеэээт... эта пуля... для меняааа...".
"Мальчик-мальчик", - покачал головой заскорузлый горбоносец. "Не понял", - Владов, ошалевший, заглянул в стакан, - "опять, чтоль, водка неправильная? Почему горбоносец? Нос с горбинкой или носит горб?". Владов, сощурившись, решил получше вглядеться, но в худосочном свете приоконной лампы уже не рассматривались ясно ни лицо национальности, ни национальность лица.
"Мальчик-мальчик", - снова покачал головой весь какой-то заскорузлый и пошедший трещинами завсегдатай солнцепека, - "что поешь? Нехорошо поешь". "Я ж о себе", - Владов покрутил стакан, - "пью и пью себе, пою о себе", Владов покрутил бутылку, слушая, как донышко шуршит о тряский столик. "Рюмке крюк, а рюмке крюк", - стучат колеса, толстячок на пачку "Бонда"
– "Перепились, что ли?" - вслед воняющей тени успел еще выкрикнуть, но в ответ лишь получил недоуменное отражение - по ту сторону дверного зеркала размахивали рукавами между полок мятые пиджаки.
"Был бы под пулями - не ехидничал бы!" - взвыл и взвизгнул изрытый траншеями морщин горец.
"Хррякать! Всех-всех", - свинохорь и хрюкосвист почесал грудяную проплешь под влипшим в пот крестом - и даже выцарапал сукровь.
Ктобыл-ябыл, тыбыль-небыль, отробы-утробы! Любовники во Христе, кровники в Аллахе, чеченский волк орлу-мутанту не брат и не сосед, да третий рейх, да третий Рим, да Новый Вавилон на ваших Араратах! Владов устал от охтинской околесицы и вышел проветриться.
Постоял-постоял, постоял-постоял. Раскачивало и встряхивало совершенно всерьез, он даже признал, что взаправду, но вот эта слепая стена справа с бесконечной вереницей ни к чему не относящихся поручней - это вот уже непрофессионально! Кому охота, вцепившись в поручень, пялиться в стену, безузорную и бесцветную? Хоть бы одно окно проделали-то для приличия! Слева - тоже сплошной бедлам! Откуда в купейном вагоне могли взяться закоулки и тупики? Даниил решил, что если его насильно впихнули в новейший экспериментальный вагон, то, значит, так надо. Кому надо - этого он сказать бы не смог. Без языка особо не разговоришься. Без губ - тоже. Без глаз и без носа говорить вообще не о чем. Охтину вдруг показалось, что за такой непотребный вид могут и наказать, и тут же спрятался в ближайшую раскрытку. "Даниил Андреевич, сколько можно ждать? Прекратите скрываться!" - прозвенел голос, до того ничей, что Охтин решил - лучше умереть, чем сдаться незнакомке. В ответ его стали вытаскивать, и, кажется, поранили - откуда-то из живота засочился ручеек, и с каждой капелькой Даниил слабел. "Мы залижем, залижем", - загорланили наперебой, и в ранку один за одним стали втискиваться шероховатые язычки. "Отче наш", - прошептал Охтин, и понял вдруг, что обладатели язычков уже дерутся, не желая вставать в очередь. "Госп", - и вздумал перекреститься, но рук-то не было! "Прекрасно!" - засиял Владов, лучась чем-то оранжевым.
– "Кто хочет целиком и сразу?". "Поздравляю, Даниил Андреевич", - и Лариса начала прибавлять к поздравлению все заслуги Владова. С каждым титулом на Владова ложились отметинки, прорезались морщинки, все в нем сминалось, перетекало и затвердевало, и снова возвратились родинка на безымянном пальце, и ожог на запястье, и перебитая переносица. "...Ибо ты, Владов, и есть нареченный Дракулит!" воскликнула Лариса и потупилась.
– "Мне поручено представить Вас. Пойдемте, князь, прошу Вас". С каждым шагом Владов вытягивался и раздавался, и стайки обожателей, налетавшие на скупые кровинки, уже не раздражали, только смешили. "Хохот нехороший, попрошу примолкнуть", - глухо окликнули, и Владов остолбенел. Упираясь затылком в солнце, перед ним стоял сам Влад-прародитель и никто иной. "Отныне он твой щит и твоя стрела", - подтолкнула Владова Лариса, и Владов, потеряв равновесие, начал падать прямо в зрачок Дракулы, и падение наслаждало. Повсюду носилось девичье дыхание - дышали апрельским первоцветом, и ландышевые души нежили от колен до плеч, не призывая, но не отвергая. "Подснежники", - зажмурился Владов, и тут полыхнуло, "однодневки". Взвилась вьюга, мазнула мерзлотой, и впрямь! "Не может быть!" - завопил Владов.
– "Не бывает такой беспечности! Развели тут феечек и русалочек! Это же попросту неправдоподобно!". Но вырваться уже не удавалось, хотя и вышло упираться и буянить. "Ты прав", - Влад даже не прищурился, "не пристало владетелю нежиться! Оглянись!". Позади и внизу, едва различимые, копошились комочки, теснились и выстраивались. Стоило им сблизиться и скрепиться, как вздымалась и обрушивалась новая волна неокрепших и зыбких, и выше, и выше, и нижние строи, не выдержав тяжести взбирающихся по плечам и головам, рассыпались в пыль, и все казалось кто-то один сейчас вырвется вровень солнцу, но живая башня снова проседала нижними этажами, и новые стаи тянулись все выше и выше... Владов растерялся, сник и пожух, прогундосил: "Суета сует", - и только собрался нырнуть в ртутные озерища владовых глаз, как показался лебедь. Острый лебединый клин вонзался в высь - стареющий вожак уже слабел, но безошибочно указывал путь, а буйный молодняк, гортанно горланя, не порывался потерять из виду надежного проводника. "И первый станет последним, а последний первым", - улыбнулся Даниил, но его уже захлестывали тяжелые волны. Даже не ахнул - дыхание схватило, руки скрючило, и сердце стало отмерзать. "Не покоряйся самозванцу", - склонился над ним дед Владислав, - "не в покорности любовь, а в верности, и верность не плотина, верность русло и Мост Через Вечность. Верность - тетива неразрывная,
Так что ему нравилось в этих поездках? В поездах - точно, ничего не нравилось. Что хорошего в ночном экспрессе?
Сколько раз в своей жизни вы лежали ничком на перроне? Много потеряли. Рекомендую.
Россия - страна свободных. В России кто угодно может лежать на асфальте. Для этого вовсе необязательно обзаводиться адской машинкой Макарова. Милош, услышав грумк, увидел грумкнувший на стол громач. "Что это? Ты сдурел, влядов сын?". "Для защиты от кровососущих насекомых", - табачьем, дымачьем, нипочем. "Чего?" - хорват подбросил на ладони русскую огневушку. "От комаров отбиваться", - издатель шелестнул бармену печатный листок с вязью, печатью, надписью и подписью. "Бесподобно! То есть... Как это? Правдоподобно!". Владов еле улыбнулся...
Владов обзавелся адской машинкой Макарова. Он мог лежать на любом клочке асфальта. Стоять ему нравилось больше. Еще больше ему нравилось ходить.
"Вас добить?" - пахнуло фиалкой, и по щеке скользнуло волокнистое облако. "Каждая блядь хочет пахнуть фиалкой", - хохотала Клавдия, выслушав очередную байку стрекочущей Зойки. В Зоиных глазах, и без того сверкающих изумрудным отливом, вспыхивали сполохи: "Боже мой!". "Смеюсь, а жалко! Себя жалко. Его жалко", - Клавдия, не докурив, выхватывала новую дымнятину из владовской пачки - из-под ладошки, постоянно подпиравшей щеку, выскальзывал зубчатый рубец. На мягком, пухлом подбородке. Владов, привалившись к дребезжащему холодильнику, молчал, чему-то улыбаясь, и всматривался в коридорчик домика, надеясь различить исстонавшийся диванчик. Смотрел, улыбаясь вовсе неизвестно чему. "Что ж такое?" - Зоя, всплеснув перстнями: капли серебра лучатся в свете свечей: "Один смеется, другая разреветься готова..." - снова отбивала мизинчиком такт собственным упрямствам: "Хватит! Хватит жалеть и хватит насмехаться! Сколько еще ты можешь терпеть? Пора решать, что тебе важнее", - и Владов, опять различив лишь чернющую густоту, колол стекло: "Тебе! Тебе-то что важнее?".
"Так вас добить, или еще помучаться желаете?" - волокнистое облако обтекло щеку, и что-то прохладное прижалось к бурно пульсирующей шейной вене.
Солнце встает, и Владов встал. Покачиваясь, правда, но все же. Снизу насмешливо щурилась белая амеба с красным крестом в районе ложногрудок. "Крест на вас есть, но вот мудрости крестовой..." - Владов зачем-то покачал оттопыренным пальцем, и - стоп! стоп!
– осторожно затопал в сторону привокзальных ларьков, боясь прошагнуть мимо земли.
Что-то Владову нравилось. Что-то Владову нравилось в этом. Что-то Владову нравилось в этом состоянии. Что? "Милош, ответь честно! Кто меня за руки хватал?" - Владов разглядывал ссадины на запястьях. Милош, как положено, подливал еще полста: "А ты не помнишь?". Владов выцеживал томатинку сквозь трубочку из коробочки, раскуривал неподъемную дымнину: "Отсутствие совести не освобождает от ответственности. Если я не помню, то что, лучше не признаваться? А если я помню?". Милош, оглядевшись, дохал в ухо: "Опять ходил по воздуху! Хотел уйти в открытый космос. Пришлось тебя сковать". Владов проталкивал сигаретный ствол сквозь груду окурков, мямлил: "Что делаю - соображаю. Как выглядит - не представляю". "А что?" - голубые блюдца окаймляли каемочки век, и кружились в голубых глубинах кружевные смешинки: "Выглядит как романтическая прогулка в космос!" - и лицо его трещало по швам губ в тряске смеха.
ПЕРВОПЕЧАТНИК
"Между прочим, имя и фамилия значат ничуть не меньше, чем час рождения и настроение рождавших. Вот я, Нежина, в девичестве Дожидаева, всю жизнь жду нежности", - и Лариса, желтя коленками из продранных джинсовых бриджей, музыкальнейшими пальцами подавала блюдечко с зернистой мешаниной.
– "На завтрак, княже, магическая каша. Вы не против?". Даниил пытался представить, чем это он владеет и отчего охает, и вдруг: "А так хотелось свеженькой нежатинки!" - и долго из волос вычесывал гречишинки.
"А вот опять и чернохолмец!" - выкарабкивался Неудахин из-за стола, заваленного этикетками, наклейками и обложками.
– "И опять минералочку пьет на ходу! Ты уже 'здравствуй' или все еще 'ждите, и я вернусь'?". Даниил, вглядываясь, кто тут еще достоин здоровья... Или просто пожелать всем всего? Пожалеть и пожелать. Так, что ли? Короче! "Ницше слово 'вода' всегда выделял курсивом. Се, мудрость!" - и целился в одну из неудахинских рук магнитным диском. Неудахин вскрывал компьютеру потроха, щелкал, кумекал, подтыкивал. "Однако!" - наконец-то отрывался от монитора.
– "Твой дизайн? Опять? Мастерство не пропьешь! Или...", - сверялся с распечаткой, и, уже украдкой: "А тебе времени своего не жалко? Не жалко время-то пропивать?". "Хоч", откашливался Охтин, - "хор", - и бурлящий клокоток вытекает в речь, - "да что за херотень они на этикетках пишут?! Сильногазированный, сильногазированный! Один пузырек на весь пузырь! Времени нет. Это так, между прочим". "Нет так нет. Я не настаиваю", - взглядывал из-под очков дипломированный системотехник.
– "Ладно, не дрейфь. Ты клиент особый, иди, отдыхай, заказ сам оформлю", - и семенил за плечистой супругой. Кушать. Конечно же, кушать. Обед уже, все-таки.