Те, кого ждут
Шрифт:
И что теперь? Что мне осталось теперь, кроме как пропасть в небо?
.........................................................................................................................
Прости, я, кажется, отвлекся.
Ради чего я все это делаю? Ради чего я пишу тебе, ради чего описываю события последних дней именно так? Ведь мог бы постараться, собраться, сосредоточиться и писать не о своих впечатлениях от приезда Зои, не о своих воспоминаниях, воспоминаниях о прошлых впечатлениях, переживаниях, пережитых уже навсегда - мог бы дотошно и достоверно описывать события, которые произвели на меня впечатление. Понятно выразился? Не впечатления от событий, но впечатляющие события. Мог бы, как Хэмингуэй, вести хронику приятных (и не очень) происшествий. Мог бы постараться - и, как Стендаль, описать мое представление о ее переживаниях. Мог бы более точно объяснить
– Винись, пожарник, - визгнул домофон. Владов припал к глазку. Напротив лифта, на площадке, раскачивалась какая-то шпага.
Владов не стал дожидаться. Владов открыл дверь.
Хлопнули крылья. Свистнул выстрел.
Я ТЕБЯ НИКОГДА НЕ ДОЖДУСЬ
"Только попробуй что-нибудь спросить", - и: вкусаться в эти губы, упиться вишневым, томным - нет, не будет ничего - где-то щелкнула секундная стрелка, завершая кружение - где-то грянула капля, навсегда исчезнув в стоке - и ты уже входишь, конечно, не можешь не войти - ведь я клокотал пробитым легким: "Хоть кто-нибудь, ну кто-то, просто хоть побудьте", - и ждал ли я тебя?
– и ждут ли при смерти желанных?
А он входил, вливаясь сквозь окна и дверь туманной густотой, и плащ оправил, и стал как жил всегда в воображении - зачавший однажды, пустивший колесо рождений по изъезженной бесконечине.
"Так и есть - с тебя я начался, с тобой и кончусь", - и это была последняя вспышка. Следом в сознание полились душные сумерки.
– Что? Что?
– Влад присел над скорчившимся телом.
– Не слышу!
Владов попытался шевельнуть распухшее бревно, застрявшее меж губ, но шороха не расслышал - под веками пульсировало грохочущее солнце.
– К ней хочешь?
– скривился Дракула, расплываясь в багровом мареве.
– К ней хочешь? На ручки забраться? А зачем тогда?
В ухо, кажется, вползала змея, и, кажется, гремучая, но отогнать ее Владов не мог. Не мог, и в голове лопались какие-то перепонки, и за их трескотней себя уже не слышал. Но что-то говорилось - где-то в солнечном сплетении мерцала звездочка, то теплея, то ссыхаясь, то каменея мерзлотой.
– Вот зачем! Ну а чего тогда медлишь? Давай-давай, собирайся, пора. Что - "как"?
Владов и сам чувствовал, что куда-то пора - мимо животейной звездочки готов был вынестись, сметая все живое, владовский шквал, но Даниил еще держался, и шквал, не в силах вырваться, начал потихоньку растекаться сквозь разные клеточки, вытягиваясь сквозняком - со Владова срывались лоскутки, словно лепестки отслаивались, и Владов чувствовал, что скоро бутон его сердца совсем разорвется.
– Что - "как"? Просто не сомневайся, - прошептал Влад, и в зеленющих глазах набухла росинка.
– Чтобы не было ни единого мнения. И не задерживайся потом нигде, не привязывайся к чувствам, слышишь? Не задерживайся и не пытайся удерживать. Не задерживайся, только вперед.
С губы сорвался пузырек и лопнул: "Непа".
– Что - "небо"?
– Влад ухом припал к трещинке, сочащейся бурыми змейками. "Непан", - прыснул пузырь.
– Не может быть, чтоб ты не понимал, - Влад нашарил холодеющую ладонь, тронул перстень, - все ты знаешь и все понимаешь. Всю жизнь все знал, а тут вдруг нате вам, позабыл!
Снова сдвинулось солнце и метнулось навстречу кипящей лавой - или это Владова уже всасывало в клокочущее пламя?
Влад выпустил бессильную ладонь и встал, сутулясь, подпирая прозрачнеющий потолок. Распахнул плащ - и под ним никаких таких расшитых узорочий -
– Ну... Сейчас или никогда! Отрекись от власти!
"Щщаз!" - рявкнул взбешеный Владов и вырвался. И побежал. Не чувствуя ног. Если бы чувствовал - споткнулся бы. Не сказать, чтобы местность была геометрически правильной и располагающей к беготне - под ноги подворачивались расселины, вздутия и какие-то штуковины, но какие именно Владов сказать не мог. Под ноги не смотрел. Мимо мелькали неуловимо знакомые пейзажи и строения, и временами начинало к ним тянуть - как будто чем-то раньше не налюбовался и теперь так и подмывало всмотреться и сжаться, навсегда застыв восхищенным комочком.
Владов так бы и несся невесть куда, если б не окликнули: "Мы здесь!". Владов: змееволк и птицеконь - налетел на зов и встал. Из размытия красок выступили линии, прорисовались очертания, вполне оформились фигуры - и Владова окружили те, чьи имена он так часто повторял при жизни, но которых сейчас не отважился бы призвать. Не отважился бы, потому что нарастало щемящее беспокойство, и все куда-то тянуло, мимо этих нежных рук, ласково подхвативших под локти. "Простите, что не здороваюсь, я не могу, мне некогда, я никому из вас не могу уделить внимания", - бормотал Владов, все еще надеясь выпутаться из тысяч назойливых пальцев.
– "Я никого не забыл, но никого не хочу выделять в ущерб другим, поймите же!". Марина протолкалась настырным плечом: "Как же так, Владов! Вас ждут, вы ждете - давайте же! Теперь-то вам есть из кого выбрать, раз и навсегда, ну!" - и Леночка, никак не исчезая с глаз, маячила александрийским профилем: "Ведь вам же можно теперь, возьмите все! Все и всех!" Да, теперь было можно, Владов чувствовал. Был готов ко всему и ни к чему в отдельности, весь стал вниманием, но никому не внимал. А вокруг уже стеклось говорливое гульбище: на сколько хватал глаз - все милые лица. Владову вдруг показалось, что вот из всех этих восторженных улыбок и зовущих взглядов сейчас соткется то единственное лицо, которое чудилось всю жизнь, к которому мчался сквозь годы и километры, и он бы выкрикнул мечтаемое имя, но осекся.
"Не облечется срубленная яблоня цветами", - проник сквозь ширящийся шум голос, пронзительно свежий, и Владов, залившись счастливыми лучами, повелительно крикнул: "Я благодарен каждому из вас, но принять уже никого не могу, и вам принадлежать не буду!" - его выбросило вон.
Он мог бы поклясться, что уже ни к чему не стремится, но клятвы были бесполезны - это он знал по опыту, а опыт свой смог бы разъяснить сейчас кому угодно. Да он и не намеревался клясться, весь обратившись в ликование впереди лучились реки радуг, и Даниила влекло влиться ручейком в живое светелье, в ему лишь подобающее русло, подходящее по весу и свечению, но вздыбился взрывом. Вздыбился и взорвался ледяными осколками, и вихри сверкающих игл прокалывали друг друга, безжалостно и беспрестанно. "Не сейчас, не сейчас", - извивался вьюжным змеем, и его обступили, готовясь пронзить расплавляющими копьями. Тут чем-то повеяло. Чем - он уже не мог понять - весенней свежестью, летней благодатью, зимней чистотой и осенней печалью - всем сразу, и Даниил наконец узнал Ее лик. И вопрошать - не стала, и отступились, и Даниил открылся так, как открываются уже навечно. Где-то за все еще грозными светочами соткалась невиданная лилия, бледная, сомкнувшая в себе влекущие тайны, и Даниил осыпался дождем лучей на отчаявшуюся белизну, и лепестки, отозвавшись, тихонько распускаясь, обнажили ослепительно золотистую глубь, а из нее уже неслись сверкающие роинки, и из кипящей черноты возвращались в текучесть светелья...
Даниил вдруг понял, что отпустили, что позволили, и на самой ликующей ноте выпелся весь в стремительный луч - сначала высыпалось сердце, потом пригрезилась смешливая мечта, потом какой-то шп...
"Не к добру такие вещи, не к добру!" - донеслось с балкона, и Зойка впорхнула Вадиму в ладони: "Что ты, милый, что тревожишься, ну?". Вадим кивнул на отцветающую рощицу: "Смотри, как ветки дрожат, а ветра-то нет!". "Нну ии шшто, шшто нет?" - стала Зойчушкой и ждала наставлений. "А там вон, смотри!" - Вадим дрожал: с неба на него текли знобящие струи, но Зоя их не видела. "Ну я же не", - распахнула Зоя виноватые глазеныши и еле успела ухватиться за перила - сердце выпало в бездну. Во двор вошел старик в белой безворотке с высокими шнурованными манжетами, а рядом с ним крутился неуемный курносик с блескучими глазами, а следом за ними показался клубок зеленоватых огненных струй.