Театр Черепаховой Кошки
Шрифт:
А сосредоточиться было на чем: на себе, на Яне, на Полине, на Свете — той, которая была в его юности.
Яна была похожа на Свету, а историк снова — как и тогда — подглядывал. И рослый красивый парень так же обнимал Яну-Свету, — и его рука скользила по всему ее телу, задерживаясь на бедрах, сжимая их, прижимая к себе, отпуская и прижимая снова.
Историка трясло. Ему было не двенадцать лет, ему мало было смотреть. Ему самому хотелось быть таким парнем, и он — черт возьми! — имел на это право, потому что время уходило, песок с легким шуршанием пересыпался в нижнюю колбу… А возможно, это шумело в ушах от напряжения,
И с Яной было нельзя. Он и не хотел, и не думал о ней в этом смысле. В конце концов, историк точно знал про себя, что он не больной и не извращенец.
Сердце заколотилось слишком сильно. Историк понял, что почти не может дышать, хватанул ртом воздух, поперхнулся слюной и кисловато отрыгнул.
Жена загремела кастрюлями, он отпрянул от двери и сел на стул возле телефона, чтобы успокоиться.
С Яной было нельзя — тут и сомнений быть не могло. Ему просто хотелось переживать то же, что и она. Успеть ухватить еще силы, страсти, настоящего возбуждения. И это можно было пережить с Полиной.
Историк знал, что ей нет еще восемнадцати, но был уверен, что она уже не девушка. Да, она смущалась, когда слушала его рассуждения о де Саде и Изабелле, но это смущение могло быть вызвано тем, что он — учитель, а она — ученица. Вполне могло быть. Ведь Полина казалась такой развитой, и взгляд у нее порой бывал задиристым и наглым, словно вызывающим.
Историк был готов доказать ей: между ними не существует преград и барьеров.
Если бы новый выпуск «Лучшего видео» снова был оборван, Виктор смог бы убедить себя, что все к лучшему. Ни начала, ни конца — только трагическая середина, как в самый первый раз. Если бы не было ведущей с ее подводками и комментариями, можно было бы надеяться, что для девушки, занявшей третье место, все закончится хорошо.
Но ведущая не оставила такого шанса.
Ее нога, как всегда, опиралась на нижнюю перекладину барного табурета: ярко-красные ногти, белые ремешки босоножки, высокая прозрачная платформа.
Взяв крупный план, камера пошла по ведущей панорамой снизу вверх.
Когда в кадре появился край юбки, девица опустила руку и повела по бедру остро отточенными ногтями, так что на коже появлялись и тут же исчезали бледные бороздки.
Камера следовала за рукой, и Виктор думал, что все это пошло, но что, с другой стороны, он взрослый человек и имеет право наслаждаться пошлым и безвкусным, особенно когда никто этого не видит.
Рука скользнула по груди, коснулась губ.
— Наслаждайся, — шепнула ведущая. — Ты имеешь полное право.
Другой рукой она поднесла ко рту кубик прозрачного льда.
— Мы живем так мало, — девица шептала, ее губы касались тающей, слегка голубоватой грани, и на губах оставались крупные капли ледяной воды. — Мы имеем право насладиться. Все остальное неважно: ведь нам так мало осталось. И Вероника уже знает… Будет глупо, если она станет плакать, верно, Вероника? И мы смотрим первый из трех финальных сюжетов.
Сюжет был длинным. Камеры смотрели на Веронику со всех сторон, подробно и обстоятельно показывали каждый ее шаг.
Виктор попробовал имя на вкус: «Вероника, Вероника». В нем было что-то сериальное, немного переслащенное, приторное. И язык неприятно цеплялся за «р» в середине.
На экране было сумрачно и пасмурно. Вечерело, тучи доедали остатки дневного света, как огромные наглые коты. Они довольно перебирали короткими лапами, и пышная шерсть на их брюхах все время меняла очертания. Люди шли или выгнув спины, или сильно наклонившись вперед: дул такой сильный ветер, что приходилось сопротивляться ему изо всех сил.
Вероника смешно бежала: быстро и почти вприпрыжку. Она оделась не по погоде, и это было очень на нее похоже. Маленькую трикотажную шапочку она старательно натягивала поглубже, но та уже через несколько секунд взбиралась вверх и открывала покрасневшие уши. Пальто у Вероники было тонким и коротким, из-под него торчали две тощие ножки в коротких осенних ботинках. Ремень дамской сумочки, плохенькой и довольно безвкусной, то и дело соскальзывал с Вероникиного плеча.
Так она и шла, борясь с ветром, с шапкой и с сумочкой, и Виктор поймал себя на мысли, что переживает за нее. В конце концов, Веронике было лет двадцать, и она годилась ему в дочери.
В памяти у Виктора мелькнуло что-то важное, связанное со словом «дочь», но он отмахнулся, оставил мысль на потом, потому что Вероника шла, и стало уже невмоготу смотреть на нее и думать: когда же и чем все это кончится.
Ветер налетел снова, и этот порыв был сильнее предыдущего. Свет фонарей мигнул, жалобно запели провода над Вероникиной головой. Она подняла глаза. Ветер рванул еще раз, словно желая вытрясти из проводов более отчетливый и ясный звук, и яркий сноп искр взвился в воздух. Это было похоже на растрепанную комету из детской книжки.
Вероника вздрогнула и шарахнулась в сторону. Ветер унес искры, и провод теперь только слегка вздрагивал. Девушка остановилась в некотором отдалении от него и, прикрытая козырьком книжного магазина, с опаской поглядывала вверх.
Виктор наклонился к экрану. Он смотрел так напряженно, что заболели глаза. Пришлось залезть под очки большим и указательным пальцами и сжать переносицу, чтобы помочь себе сконцентрироваться.
Мимо Вероники шел высокий парень. Руки он держал в карманах, голову втянул в плечи, нос прятал в воротнике. Провод качнулся над ним, но ничего не случилось. Тогда Вероника вышла из укрытия и побежала вперед. Ветер снова рванул провода, искры полетели вниз, заскакали по Вероникиной тонкой шапке, по воротнику… Она шла под огненным дождем, закрываясь руками, и длилось это всего несколько секунд, но Виктор задержал дыхание. Все вокруг, казалось, тоже замерло, и потому один-единственный шаг экранной Вероники длился целую вечность.
Она прошла, и ничего не случилось.
Ждать финала было невыносимо.
Ветер усиливался.
Один из его порывов был так силен, что Вероника захлебнулась и застыла на месте, пытаясь вдохнуть, а ветер бил ей в нос, и — Виктор вспомнил это ощущение — ей должно было казаться, что лицо залепила мокрая тонкая марля.
Справа от Вероники вывернуло из земли афишную тумбу. Это была железная конструкция из двух составленных крестом щитов на подставке толщиной с мужскую руку. Ветер ударил, поднажал, надавил, наполнил собой железный угол, и подставка со стоном пошла из земли, раздвигая асфальт.