Театр любви
Шрифт:
— Ты мне не безразличен, Стас.
Мне показалось, будто в его глазах что-то вспыхнуло.
— Она на самом деле растолстела. Она говорит, что я совсем не изменился. Она хотела переспать со мной.
— Стас, а у тебя женщины были? — с неожиданным любопытством спросила я. — Правда, это не мое дело, но я…
— Она чем-то напоминала тебя. Мы провели с ней в постели трое суток. Потом я попал в больницу.
— Ты хочешь сказать, что…
— Я все сказал. — Он встал и вышел в сени. Вернулся с бутылкой домашней наливки.
Я
Но почему тогда она поручила мне заботиться о Стасе?..
Мать с Китом приехали за час до похорон.
Мать удивилась, увидев меня с покрасневшими от ледяной воды руками, орудующей большим ножом над ведром с картофельными очистками. Кит подошел, нагнулся к моему уху:
— Рыцарь спит на тахте в гостиной. Он обожает фруктовый пломбир. У меня такое ощущение, что он живет у нас со щенячьего возраста. Я научил его открывать холодильник.
— Спасибо, Кит. Я так тебе благодарна, ты не представляешь.
— Ты, как после тифа, — сказала мать, проведя ладонью по моей остриженной макушке. — Доченька, у меня такое чувство, будто ты перенесла тяжелую болезнь.
Мать уткнулась носом в пушистый клетчатый шарфик.
Потом она переключила свое внимание на Стаса, который с утра не проронил ни слова. Я видела, как он склонил голову к ней на плечо, а она гладила его по спине и что-то говорила.
Когда завершились недолгие поминки и хмурые родственники потянулись жиденькой цепочкой к вокзалу, Стас с Китом разнесли по комнатам стулья и столы, и мы вчетвером сели на кухне пить чай. Потом Кит ушел к машине. Перед каждой поездкой он минут двадцать хлопотал возле нее.
— Ты поедешь с нами, — сказала мать.
— Нет. Я останусь со Стасом.
— Мы можем и его с собой прихватить. У нас много спальных мест.
— Не в том дело, мама.
— А в чем, доченька? Ты так осунулась и побледнела.
— Я здорова, мама.
— Здорова… — Мать вздохнула: — К телефону у тебя какая-то деревенская старуха подходит. Мы, как всегда, ничего не знаем.
— Это мать Саши Кириллина.
Она остолбенело уставилась на меня.
— Да. Его настоящая мать. Но об этом в другой раз. Когда, как любит говорить Кит, остынет молоко. А Варвара Аркадьевна умерла.
— Я догадалась, что все это с Кириллиными связано. Тогда, когда Никита Семенович сказал, что едет на Фрунзенскую. Так значит, Рыцарь…
— Не думаю, что из-за этого ты станешь к нему хуже относиться.
Мать молчала, переваривая услышанное.
— Опять эти Кириллины, — прошептала мать. — Пора бы оставить нас в покое. Сколько зла…
— Добра тоже, мама.
Она пропустила эту фразу мимо ушей.
— Доченька, он, наверное, женат. И дети есть. Поверь мне, вторгаться в это так болезненно…
— Верю, мама.
— Ты
— Давай не будем об этом. Ты тоже когда-то надеялась.
Я глядела в ее покрасневшие глаза. В них что-то шевельнулось.
— Доченька, ты помнишь своего отца? — едва слышно спросила она.
— Почти нет. Вы с бабушкой старались, чтобы я его забыла.
— Он был хороший человек. Чистый и очень наивный. Он и пострадал из-за своей наивности. Я по молодости лет спасти его надеялась, от всего на свете своей любовью защитить. Да сил не рассчитала.
— Ты сказала — был. Но ведь он жив, правда?
— Не знаю. — Мать вздохнула: — Он сел в тюрьму за растрату. По пьянке с напарником в кассу руку запустили, а он всю вину на себя взял — у Петьки Маслюченко четверо маленьких детей было. Я ему посылки посылала, пока письмо от него не пришло, что он женился в заключении и тем самым снимает с меня всю ответственность за его судьбу. Помню, я сон потеряла, места себе не находила, ехать к нему собиралась. Да бабушка твоя отговорила. Потом молодость свое взяла. Ведь я до тех пор будто и не жила — время трудное было, голодное. Да и ты у меня в девятнадцать родилась.
— Я тебя не осуждаю. Я всегда верила в то, что отец жив. Саша уговаривал меня разыскать отца. Жаль, что я его не послушалась.
— Он совсем чужой тебе человек, доченька. Я хочу сказать по духу. Тем более после тюрьмы.
— Откуда ты знаешь?
Она пожала плечами, вынула из сумки губную помаду.
— Ты у нас интеллигентная девочка. Как говорит Никита Семенович, изящная душой и телом. — Мать жалко улыбнулась: — А он всего семилетку закончил.
— Но ты ведь недаром полюбила его…
— Доченька, Никита Семенович уже запряг лошадиные силы и ждет не дождется, когда мы изволим сесть в карету. — Мать поправила перед зеркалом маленькую черную шляпку с вуалью, нетвердой рукой провела по губам помадой. — Может, надумаешь с нами?
— Нет, мамочка. Я позвоню вам, когда приеду в Москву. Не волнуйтесь. Скажи Киту, чтобы Рыцаря за меня в лоб поцеловал. Не забудь, ладно?
Я видела в окно, как мать, сгорбившись, медленно шла к машине.
— Это твои деньги, Стас, — сказала я, протягивая ему пачку. — Я продала кольцо и брошку Эмили. Я не имела права это делать, но мне казалось, я смогу начать на эти деньги новую жизнь. Я не хочу начинать новую жизнь. Забери их, пожалуйста.
Он спрятал руки за спину и посмотрел на меня злыми глазами.
— Выпей водки. Или хотя бы сухого вина, — наконец произнес он.
— Это ни к чему. Я потеряла его. Навсегда. Стас, почему ты никогда не говорил, что любишь меня?
— Сработал инстинкт самосохранения. Самый древний из инстинктов. Тебе пора домой. Я очень хочу спать.
Он схватил с вешалки мою дубленку и почти силой вытолкнул меня за дверь. Потом сбегал в комнату и сунул мне те самые деньги, на которые я хотела начать новую жизнь.