Тебе посвящается

Бременер Макс Соломонович

Я поднял голову. Окно второго этажа было настежь распахнуто. На подоконнике стоял проигрыватель. В глуби­не комнаты звенели бокалы. Мужской голос громко сказал:

– За встречу!

«Должно быть, встретились люди, которые долго этого ждали, – подумалось мне. – Может быть, уже не надея­лись увидеться. Но встретились». И чья-то открытая, на­распашку, радость на миг коснулась меня. И явственнее, острее, чем минуту назад, я ощутил тогда, что в жизни все несбыточное может сбыться...

– Как картина, понравилась? – спросила мама,

когда я вернулся домой.

– А я не был в кино. На вокзал ездил.

– Зачем? – Конечно, этот вопрос не мог не прозву­чать.

– Провожал мать товарища, спешившего на пле­нум, – четко и громко, однако нарочито будничным тоном отвечал я, не в силах умолчать о том, что у меня есть та­кие товарищи, но не желая этим кичиться.

Новое, приподнятое настроение не оставляло меня весь вечер.

III

– И что же такое, по-твоему, друг? – спрашивал ме­ня назавтра Рома Анферов. (После кино мы зашли к нему.)

– Сформулировать? – пробормотал я с усмешкой. И зашагал по комнате.

Я снова ощущал необычайность, даже нереальность происходящего. Странно! Сегодня рассуждаю о дружбе с Ромой Анферовым, завтра, может быть, потолкую о люб­ви с Зиной Комаровой!.. Это волновало меня. А на Ромин вопрос я не мог ответить ничего, помимо общеизвестного: друг – это тот, кто выручит, на кого можно опереться в беде; с другом достижимо такое, что одному не под силу.

Но я не стал говорить вслух того, что знает каждый. Рома ждал. «Может быть, он хочет знать, кого приобре­тает в моем лице?..» И с забившимся сердцем я подумал о том, до чего нелепо, что я, так давно мечтавший с ним дружить, в эту минуту нем...

Раньше чем мне пришло на ум что-либо подходящее, Рома заговорил сам:

– А я, пожалуй, могу сформулировать. – Он был серьезен и не усмехался. – Друг – это... Друг говорит тебе то, что сказал бы себе ты сам, если б мог видеть себя со стороны. Друг – тот, кто в силах всегда сказать тебе это. Он «второе я», alter ego, как говорят в торжественных случаях. «Второе я», зорко наблюдающее за «пер­вым я».

«Второе я», зорко наблюдающее за «первым я»! Мне показалось, что это поистине метко сказано. Кроме того, приятно было наконец мимоходом узнать, что значат слова «alter ego», на которых я не раз спотыкался, читая класси­ческую литературу. Я решил, что при случае спрошу у Ро­мы, что такое «альма матэр» (alma mater) и «пинке-нэц» (pince-nez).

– Поэтому никто не может помочь тебе стать лучше – понимаешь? – чем друг, – продолжал Рома. Он что-то вспо­мнил, чуточку помрачнел и добавил: – При условии, что ты не вздумаешь на него обижаться... Ведь не обижаешься же на себя, если мысленно себя выругаешь!

Я сказал, что Рома совершенно прав: и я так представ­ляю себе дружбу.

– Что ж... тогда... – Рома помедлил, глядя на меня с некоторым сомнением. Потом энергично протер глаза, точ­но перед этим дремал. Во взгляде его больше не отража­лось никакого сомнения. – Мы с тобой, Володя,

конечно, часто будем видеться – и в школе и не в школе.

Я кивнул.

– Условимся, что будем всегда говорить друг другу о том, что мне в тебе или тебе во мне не нравится. О лю­бой слабости, о каждом недостатке. Увидишь, я смало­душничал – пусть на минуту! – скажи. Я увижу, что ты маху дал, – тут уж... – Он развел руками: не взыщи, мол, скажу все напрямик. – Конечно, все это возможно, только если верить друг другу. Я тебе, Володя, верю.

– И я тебе, – сказал я.

– Ну и, разумеется, на основах взаимности, так ска­зать... – Рома улыбнулся. – А не то что один всегда кри­тикует, другой всегда молчит!

– Конечно, – отозвался я готовно.

– Попробуем, значит, помогать друг другу воспиты­вать характеры.

– Обязательно!

Теперь, когда было достигнуто согласие, и притом торжественное, об основах нашей дружбы, возникла пау­за. Перейти сразу на будничный тон было трудно, как по­сле присяги. Мы помолчали. Потом я произнес:

– Между прочим, Рома, ты, наверно, знаешь, что та­кое «альма матэр» и «пинке-нэц»?

Рома был озадачен:

– «Пинке-нэц»?.. «Альма матэр» – мать родная. Но «пинке-нэц»... А к чему это относилось в тексте?

– Это... кажется, это надевали.

– Надевали? Кто? – Рома недоумевал. – Напиши-ка мне это слово латинскими буквами.

Я написал. Рома прочитал и после этого смеялся ми­нуты две. Узнав, в чем дело, захохотал и я. Мы весело ржали в два горла, откинув головы на спинку дивана...

– Ну, знатока языков из тебя, видно, не получится, – сказал наконец Рома, отрывисто дыша. – Ты кем, кстати, хочешь стать? А, пинке-нэц?..

– Океанографом, – ответил я со всхлипом. – В общем, там видно будет... А ты?

Он стал совершенно серьезен:

– Скорее всего – психологом.

...О том, что Рома хочет стать психологом; я в тот день услышал в первый раз. Я, кажется, спросил его тогда:

– Учебник новый будешь писать? – Почему-то мне не пришло в голову, что могут быть какие-либо труды по психологии, помимо учебника для десятых классов.

В ответ он пожал плечами:

– Почему же обязательно учебник?

Скоро я убедился в том, что он действительно готовит­ся в психологи. Началось с того, что, когда мы вместе вы­шли из школы после уроков – совершенно так, как я представлял себе это в мечтах неделю назад, – Рома сказал:

– Что ж, обменяемся впечатлениями друг о друге? Ну, что ты думаешь обо мне? Твое слово, Володя. Давай.

– Может, сперва ты? – предложил я, робея.

– Сказать, что я о тебе думаю?

– Да.

Пока он несколько мгновений медлил, мне было тре­вожно и боязно, точно предстояло впервые взглянуть на себя в зеркало после долгой болезни или тяжких не­взгод. Ну, как же я теперь выгляжу?..

– По-моему, ты хороший парень, – начал Рома. – Добрый.

У меня отлегло от сердца.