Тебе посвящается

Бременер Макс Соломонович

А неделей позже до интерната дошел страшный слух: в прифронтовой полосе, во время бомбежки, убит Саша Тростянский.

Я не хотел тогда верить, что это правда. И не верил до 44 года, когда уже в Москве, в нашей школе, увидел его фотографию на большом стенде. Фотография была без траурной рамки, но весь стенд посвящался памяти бывших учеников и выпускников, погибших в боях с фашистами... Я смотрел на стенд и медленно понимал, что Саша уже не просто прошлое школы – он ее история. Было странно и больно. И еще – горько, потому что за короткую жизнь он увидел меньше,

чем мог бы.

СОЧИНЕНИЕ НА ВОЛЬНУЮ ТЕМУ

(Из рассказов Володи Шатилова)

I

Иногда я мечтал о несбыточном. В такие минуты я представлял себе, что затевается новая экспе­диция на плоту по Тихому океану и меня вклю­чают в ее состав; что я знакомлюсь с Зиной Комаровой и она приходит ко мне в гости; что я выхожу на сцену зала имени Чайковского и после цере­мониального жеста президента Всемирной шахматной федерации (нажатием пальца он включает сдвоенные ча­сы, ради чего как раз и прибыл из Стокгольма) усажива­юсь за столик против чемпиона мира; и, наконец, что Рома Анферов становится моим другом – всякий день мы вдвоем уходим из школы после уроков.

Все это было равно недостижимо. Почему – будет яс­но, даже если я перечислю причины не по порядку.

Я плохо играл в шахматы (пятое место на чемпионате школы).

Зина Комарова была красивейшая молодая артистка из Театра комедии и водевиля (многие считали, что она даже красивее, чем Изольда Извицкая).

Объяснять, из-за чего я не мог бы поплыть на плоту по океану, по-моему, просто излишне.

А вот почему казалось невероятным, что Рома Анферов станет моим другом, надо рассказать подробно.

Рома Анферов был комсоргом нашей школы. Как и я, он учился в десятом классе. Он казался мне самым умным и волевым человеком из всех, кого я знал. Я наблюдал за ним влюбленным взглядом «болельщика». Мне постоянно хотелось на него походить: и когда дельно, без общих слов, он выступал на собраниях; и когда с учтивой сдержанно­стью он кивал при встрече учителям; и когда, чуть прищурясь, он бросал мимолетно-пристальный взгляд на свои часы.

Если б я мог, выступая, выглядеть таким умным, рас­кланиваясь с учителями, – таким независимым, а глядя на часы, – таким деловитым!..

Но больше всего меня восхищало умение Ромы спо­койно спорить, спокойно настаивать и никогда не ронять своего достоинства.

Однажды он вступил в единоборство с самим Евгени­ем Дмитриевичем.

Это произошло перед зимними каникулами, в день, ко­гда старшая пионервожатая, сокрушаясь, сообщила Роме, что для пятиклассников не запаслись вовремя билетами в цирк.

– А что там, в цирке? – спросил он.

– Новое иллюзионное ревю.

Рома сказал:

– Мы в школе можем, пожалуй, показать

ребятам отличное «ревю»...

– Каким образом?

– Взять в физкабинете приборы. Перенести в зал. Продемонстрировать пять-шесть опытов. Для тех, кто не знает физики, это будет, ручаюсь, выглядеть весьма загадочно. А под конец можно пятиклассникам сказать, что разгадки всех тайн они узнают на будущий год, когда на­чнут изучать физику.

– Здорово, но...

– И ребята с большим нетерпением, чем до того, ста­нут ждать будущего года! – заключил Рома.

– Здорово, но... не обойтись ведь без Евгения Дмит­риевича, – опасливо заметила вожатая.

– Само собой.

Евгений Дмитриевич преподавал у нас физику. Он от­лично знал свой предмет, но был на редкость раздражи­телен и резок. Некоторые разговаривали с ним очень пре­дупредительно и кротко, но это не помогало. Отчего он мо­жет «взорваться», никто заранее не знал, но все-таки ему старались не перечить.

Рома заговорил с ним на заседании комитета комсомо­ла, куда вызвали ребят, получивших в последнее время двойки. Больше всего было двоек по физике. Некоторым Евгений Дмитриевич поставил двойки справедливо, неко­торым – под настроение (среди вторых был я). Но все мы одинаково обещали подтянуться.

Когда с этим было покончено, Рома коротко рассказал Евгению Дмитриевичу о своей затее. В то время как он говорил, Евгений Дмитриевич смотрел в сторону. Рома, сидевший за столом учителя, смотрел прямо перед собой. Взгляды их ни разу не скрестились. Тем не менее с пер­вой же Роминой фразы между ними начался поединок. Все почувствовали это гораздо раньше, чем изо рта Евге­ния Дмитриевича вылетело и разорвалось, как маленькая граната, слово «вздор».

Затем с короткими интервалами раздалось еще два взрыва:

– Абсурд!.. Ерунда!..

И после этого грозно, однако уже вполне членораздель­но, Евгений Дмитриевич произнес:

– Не намерен тратить время попусту!

Рома не изменился в лице. В продолжение канонады он оставался невозмутимым и неподвижным, как Ботвин­ник в цейтноте. При последних словах Евгения Дмитрие­вича он поправил очки и сказал:

– Ответ ваш производит, не скрою, весьма неблаго­приятное впечатление. Впрочем, вы вправе располагать своим временем как угодно.

– На кого... неблагоприятное впечатление? – спросил Евгений Дмитриевич, слегка изменив тон.

– На комитет. И – предвижу – на актив.

Не глядя больше на нашего физика, Рома предложил членам комитета перейти к следующему вопросу.

Евгений Дмитриевич направился к двери. На пороге он задержался.

– Если общее мнение сложится... по этому поводу, я не откажусь еще раз подумать о вашей затее, Анферов.

– Что ж, это несколько обнадеживает, – спокойно за­метил Рома ему вслед.

Как внушительно это прозвучало! Как захотелось мне при первом удобном случае сказать какому-нибудь недоб­рому человеку, что он производит на меня «неблагоприят­ное впечатление», увидеть его растерянность и сухо за­метить, что это меня «несколько обнадеживает»!