Течёт моя Волга…
Шрифт:
Что я могла ответить Юроку? Да, Госконцерт фактически состоял у нас, артистов, на содержании и пожирал львиную долю заработков. Я знала, что, привозя в страну миллионы, Моисеев и его ансамбль не могли порой из-за бедности приобрести самое необходимое для работы. Но знала я и другое: Моисеев не стремился стать миллионером, богатство ему было «ни к чему», и презент Юрока великий артист воспринимал как обычный рядовой сувенир. Миллионы никогда ему не казались признаком благополучия и счастья. Никогда он и не мечтал стать знаменитым, даже будучи более полувека на вершине Олимпа мировой популярности. Хореограф прежде всего заботился о том, чтобы создать людям душевный комфорт, сделать их духовно богаче, подарить минуты удовольствия, радости и откровения.
«Многие годы плодотворной жизни труппы, сотни танцев, составляющих ее репертуар, миллионы зрителей в десятках стран мира, тысячи городов, где мы выступали с концертами, — вот что является смыслом моей жизни, дает мне силы постоянно искать, дерзать, творить» —
Всякий раз, просматривая работы Моисеева, я снова и снова проникаюсь уважением к масштабу его таланта, к его целеустремленности и преданности искусству. У меня не вызывает сомнений его подход и методы реализации того, что, казалось, сулило какую-то политическую или личную выгоду, хотя его мировоззрение, творческая деятельность, да и сама жизнь формировались под воздействием известных исторических условий, о которых уже немало сказано и написано. Импульс, исходивший от работ Моисеева, и те вершины, которые одолел хореограф, остаются непреходящими ценностями, неотделимыми от нравственных процессов развития мировой культуры в самом высоком смысле слова. Хореограф рассматривал искусство в развитии художественного дарования артистов своего ансамбля до самого высокого уровня — уровня, достигнуть которого до сих пор не в состоянии другие танцевальные коллективы, несмотря на все их старания и материальные возможности.
Исследуя пласты фольклора, Моисеев помимо блестящего владения предметом проявил тонкое понимание языка народного танца, и его незаурядные комбинационные способности до сих пор поражают воображение самых талантливых хореографов. Поэтому бессмысленно было бы пытаться перечислять все обилие новых танцевальных приемов, которые удалось найти Моисееву и представить на суд миллионов зрителей.
Многовековой танцевальный фольклор служил хореографу неиссякаемым источником, где есть все «краски» — от звучных могучих аккордов до едва уловимых полутонов. Здесь, в чистых родниках народного танца, фантазия хореографа развернулась с необычайной силой — стала непосредственной, гибкой, неограниченной.
Помогали Моисееву и литература, и архитектура (в обширной библиотеке хореографа только по изобразительному искусству насчитывается свыше пяти тысяч томов), и устные предания, и даже ритмическая структура песен. «Мы, — как-то делился Игорь Александрович, — использовали метод художественного обобщения — изучали замысел или идею фольклорных первоисточников, сравнивали схожие черты искусств родственных народов и находили в этом калейдоскопе контуры — только контуры — новой, прежде не существовавшей пляски. Затем из разрозненных деталей составляли цельный образ танца и «наряжали» его в сценические одежды. А если к тому же удавалось в танце раскрыть сущность национального характера, можно было считать, что цель достигнута и номеру обеспечена сценическая жизнь. Ведь танец — это пластический портрет нации. Это поэзия, зримая песня, таящая в себе часть народной души. В танце отражаются и творческая сила народной фантазии, и поэтичность, и образность мысли, и выразительность, и пластичность формы, и глубина pi свежесть человеческих чувств. В смысле образности и содержательности я отдаю народному танцу предпочтение перед классическим, который иногда уходит в абстракцию. Народный же танец в высшей степени точен, ясен, у него конкретный адрес».
Сегодня в репертуаре ансамбля свыше трехсот произведений, каждое из которых выдержало испытание временем. А сколько, на первый взгляд, неплохих работ Моисеев расценил как неудачные и отказался от них. Он не хотел показывать на сцене то, что считал посредственным, неинтересным, обезличенным. Он воспитал в себе и своих учениках и последователях чувство профессиональной ответственности, умение подойти к своему искусству с самой высокой меркой.
Еще в начале становления коллектива звезд хореограф уловил, в общем-то, простую мысль: массовые номера, составляющие основу программ ансамбля, отвечают требованиям подлинного искусства только тогда, когда исполняются настоящими солистами. То есть такими артистами, у которых одинаково хорошо развиты как профессиональные, так и нравственные качества: воля, самоконтроль, умение в любом номере отвечать за общую художественную идею. Без общей одержимости танцем и личной самоотверженности ансамбль вряд ли получил бы мировое признание. Нагрузки — и моральные, и физические — весьма значительны, и не всякому даже способному, талантливому, опытному танцору они по силам. Я часто слышала,
Я видела многих звезд в разных постановках и в разные годы. Запомнились Тамара и Лев Головановы, Борис Березин, Василий Савин, Нелли Бондаренко, Борис Санкин, Алла Манкевич, Тамара Зейферт, Ирина Конева… Всех-то и не перечесть. О каждом из них можно написать много самых добрых слов, как об актерах редчайшего дарования.
Вторая жена Моисеева, Тамара Зейферт, была одной из лучших комедийных актрис. Ее сценические зарисовки воспринимались всегда как наброски больших комедийных ролей. Артистка не любила «одиночество» на сцене, ей необходимо было непрерывное общение с партнером. Само же оптимистическое искусство танцовщицы не знало недомолвок и полутонов, что очень импонировало зрителям. Длительность ее сценической карьеры исключительна — она выступала почти четверть века. Танцев первой супруги Моисеева, солистки балета Большого театра 20–40-х годов и солистки ансамбля народного танца до начала 50-х Нины Борисовны Подгорецкой, я, к сожалению, никогда не видела. Сподвижник Моисеева, дядя Плисецкой А. М. Мессерер говорил, что это была первоклассная балерина, занятая и в балетах основного классического репертуара и в операх. Годы она входила в состав Художественного совета ГАБТа. Нынешняя супруга Моисеева, Ирина Конева, запомнилась мне в «Городской кадрили», «Подмосковной лирике», «Переплясе»…
Успехи ансамбля немыслимы без Льва Голованова, артиста редкого сценического обаяния. Большинство приезжающих в ансамбль на пробу чемпионов и лауреатов всевозможных конкурсов не могут повторить за ним движения — либо падают, либо сбиваются. Его диапазон был неограничен: он исполнял русские, испанские, цыганские, китайские, болгарские, мексиканские, аргентинские, венгерские танцы. Где еще в мире есть такой уникальный танцовщик?
Слава никому не давалась легко. Моисеев не спешил ее завоевывать или добывать — она пришла к нему сама. Почетный член Национального собрания Франции и французской Академии музыки и танца, обладатель почетных медалей художественных академий мира, дипломов, лауреатских знаков, призов, международных премий (в том числе двух премий Оскара в области танца), символических ключей от длиннющего ряда крупнейших городов планеты, Моисеев награжден еще двадцатью орденами самой высокой пробы. Двадцать первый «За заслуги перед Отечеством» вручил хореографу в январе 1996 года президент Борис Ельцин на сцене Большого театра, и я аплодировала юбиляру вместе со всеми. Кто еще в нашем искусстве, да и в мировом, может выступать на равных с таким выдающимся хореографом?
«Железный занавес» моисеевцы подняли первыми в 1955 году в парижском зале «Пале де Спорт», едва не рухнувшем от восторга многотысячной аудитории. Я же была свидетелем триумфа Моисеева во Франции осенью 1966 года, когда пролетом из Северной Америки провела в Париже несколько дней, и однажды в США, в 70-х годах. Это было нечто невообразимое. В столице Франции публика, пресса, критики буквально захлебывались от восторга. «Париж повержен», «Мы просто поражены…», «Высочайшее искусство танца», «Сенсация века», «Моисеев вновь поразил нас»… Газеты, иллюстрированные журналы уделяли гастролям ансамбля в «Гранд-опера» больше внимания, чем самым громким событиям, происходящим в стране и мире. Некоторые издания отводили выступлениям гостей из России целые полосы. «Я теперь знаю меру истинному наслаждению», — заявил журналистам князь Сумароков-Эльстон, он же граф Юсупов, участник убийства Распутина. Многие газеты приводили мнение Чарли Чаплина, смотревшего концерты ансамбля по телевидению из Швейцарии. Я сейчас не помню, что дословно говорил великий киноактер, но его поразило, что он «впервые увидел в публике лица с так широко раскрытыми глазами» и что «русские артисты воплощают в танце человеческую душу».
Когда выступления ансамбля переместились во Дворец спорта, где мест значительно больше, чем в «Гранд-опера», пробки на улицах Парижа стали обычным явлением — на концерты спешили не только французы, ехали взглянуть на «русское чудо» англичане и итальянцы, голландцы и испанцы, шведы и немцы… В Штатах желающих попасть на спектакли трупы Моисеева всегда оказывалось в сотни раз больше, чем могли вместить крупнейшие концертные или спортивные залы (сцены которых, как сетовал Игорь Александрович, сплошь и рядом были непригодны для пляски и танцев).