Тегеран-82. Начало
Шрифт:
На второй день нового 1980-го года поползли слухи, что в Москве предвидят повторные нападения, и наш посол получил команду ближайшими рейсами отправить в Союз всех детей и женщин, не командированных Москвой, а приехавших в качестве жен и мам.
Взрослые снова вспомнили несчастных американских дипломатов, томящихся взаперти в двух шагах от нас, в нашем же посольском районе Тегерана, и признали, что мера эта оправданная. Судя по всему, повторное нападение на наше посольство следует ждать очень скоро.
Тогда мы еще не знали, что первая попытка захвата нашего посольства будет совершена 27-го апреля, в годовщину Афганской
Зато под следующий новый год, в годовщину ввода советских войск в Афганистан, помогать нам уже никто не станет.
27-го декабря 1980-го на нашу территорию, в очередной раз снеся ворота, которые за истекший уже дважды укреплялись и в итоге стали полностью металлическими, ворвалась толпа в сотни раз больше, чем год назад. В этот раз дело обстояло намного серьезнее. К студентам, религиозным фанатикам и наемникам гастарбайтеров добавились афганские беженцы, возмущенные захватом их страны.
Гигантские толпы разъяренных людей, похожие на тучи черной саранчи, крушили все на своем пути с криками «Марг бар шурави!» («Смерть Советам!» – перс.), «Марг бар Амрика!» (Смерть американцам!) и «Аллах-о-Акбар!».
Они продирались сквозь колючую проволоку на нашем заборе, не чувствуя боли и безжалостно скидывая и давя друг друга. Это была страшная в своей нелепости куча-мала, вооруженная дубинками, камнями и ножами, и в полотняных шароварах, какие сегодня носят курортники,. Они напоминали бы сказочных разбойников, когда бы это не было так страшно.
Как нам потом рассказывали, в советской программе «Время» новость заняла три секунды: «В Тегеране государственному флагу СССР было нанесено оскорбление, а зданию посольства причинен ущерб». На деле вторжение продолжалось несколько часов.
Нападающие изрезали и сожгли наш красный флаг, а потом, в самый разгар рабочего дня, ворвалась в главное здание посольства, в тот самый зал приемов, где проходила историческая тегеранская встреча большой тройки в 1943-м. Для начала разбили мраморную мемориальную доску, посвященную этому историческому событию, а потом принялись крушить все, что попадало им под руку. Разбили коллекционный фарфоровый сервиз, из которого в 43-м угощались Сталин, Черчилль и Рузвельт и сбили люстру, которая помнила еще Грибоедова. Ее перевезли в Тегеран из здания русской миссии в Табризе после трагической гибели русского посла. Взрослые говорили, что этим громадным и громоздким сооружением из особо ценного хрусталя русский царь наградил своего посланника в Персии за какие-то особые заслуги. Люстра и впрямь была такая старинная, что видела на своем веку не только множество разных послов, но даже свечи и газовые горелки
Привыкшие за последнее время к бомбежкам, светомаскировкам и нападениям, советские дипработники прямо под носом у беснующихся фанатиков растащили на сувениры осколки раритетного осветительного прибора. А вот ценную живопись из знаменитого посольского зала никто из наших домой не потащил, и варвары изрезали раритеты ножами.
А в промежуток между этими двумя нападениями для меня уместился целый мир. Впрочем, по порядку.
* * *
В январе 1980-го канадское посольство в полном составе
Ответом канадцам стала очередная вспышка гнева неконтролируемых бородатых масс в нашем посольском районе.
Слухи об эвакуации в Союз, распространившиеся в первые январские дни 80-го, вскоре подтвердились. Наш посол издал официальный приказ – женам и детям сотрудников экстренно собираться и записываться на ближайшие рейсы, на которые представительство Аэрофлота выделило специальные квоты. Объявили, что после каникул школа-восьмилетка при посольстве больше не откроется. Наши учителя, завуч и директор тоже засобирались на родину.
Но моя мама категорически не желала оставлять папу одного в такой опасной стране. Сначала хотели отправить назад в Союз только меня, но быстро поняли, что дома меня никто не ждет. Заодно стало понятно, в кого моя мама такая категоричная.
Моя бабушка, мамина мама, так же категорически, как мама отказалась покидать Тегеран, отказалась брать на себя ответственность в моем лице. По телефону она строго сказала, что из ее квартиры на Университете «ребенку» – то есть, мне – будет очень долго добираться до 1-й школы, которую мы так ценим. А переезжать к нам бабушка не хочет и не может, потому что «у нее свои дела, привычки, соседи, приятельницы, поликлиника, абонемент в консерваторию и еще семь внуков кроме меня». Бабушку можно было понять, и мама на нее даже не обиделась.
С нами в Сокольниках жила моя няня тетя Мотя. Но она была уже очень старенькая, с трудом ходила, и когда мы уезжали, даже побоялась остаться одна в квартире. Родни у нее никакой не было, только одна старинная подруга тетя Ася, живущая под Можайском. К ней тетя Мотя и переехала на время нашей командировки. Как-то она брала меня к тете Асе в гости: у нее был просторный дом в деревне и большая дружная семья с детьми и внуками. Там всегда было, кому сходить в магазин, приготовить, убраться и приглядеть за детьми и стариками. Мы понимали, что нашей тете Моте там будет лучше, чем одной.
В результате на семейном совете было решено искать способ оставить в «страшном Тегеране», как называл его папа по названию известного персидского романа, нас с мамой обеих.
Жены могли избежать отправки в Союз только одним способом – устроившись на службу в одну из советских организаций, продолжающих работать в Тегеране. А дети – только если, на собственный страх и риск, их спрячут собственные мамы и папы.
Конечно, на работу в посольство просто так не устроишься: все вакансии, на которые назначали не из Москвы, а через посла, сразу же занимали посольские жены, желающие подработать. Да и мест таких было немного – библиотекарь, продавщица книжного магазина в посольском клубе и секретарь-машинистка при канцелярии посольской школы. Первые два места были заняты, а школу и вовсе закрыли.