Техник-ас
Шрифт:
– Из Москвы о вашем прилёте предупредили. Основная ваша задача – это прикрытие ледовой переправы. В ближайшее время по льду переправят радиоуловитель самолётов. Где его разместить, решай сам. Меня оттуда, – он глазами показал наверх, – предупредили, что ты сам будешь принимать решения, как лучше использовать вверенную тебе технику. И вот ещё что… – Новиков чуть замялся. – У тебя тут свой транспортный самолёт есть, а нам надо на Большую землю раненых лётчиков из госпиталя переправить. Выручишь, гвардеец?
– Не вопрос, товарищ генерал-лейтенант. – (А ведь это шанс вывезти наших техников и оставшийся груз.) – Есть только просьба.
– Излагай.
–
– Будет тебе такой приказ, так что не волнуйся. – Новиков от души хлопнул меня по плечу. Видно было, что вопрос с эвакуацией раненых лётчиков стоял остро. – И спасибо тебе. Меня предупредили, чтобы без твоего согласия на транспортник даже не смотрел. Ну а раз мы договорились, то готовьте «дуглас» к вылету завтра в Москву. Пойдут несколько самолётов с прикрытием. Да и вы поучаствуйте, заодно и с обстановкой ознакомитесь.
Наконец-то весь личный состав эскадрильи был в сборе. Ермолаев выполнил поставленную задачу и доставил в Москву раненых из Ленинграда. Затем, в соответствии с полученным приказом командующего авиацией Ленинградского фронта, отправился в Кубинку, забрал оттуда оставшийся техсостав, продовольствие и вернулся в город на Неве.
За время его отсутствия мы успели сделать несколько боевых вылетов над Ладогой и сбили парочку «Фоккер D-21» с голубыми свастиками финских ВВС. Интересно, что будет, если сейчас ленинградцам рассказать, что через семьдесят четыре года в городе, пережившем блокаду, повесят мемориальную доску Карлу Маннергейму? Думаю, что для сказавшего такое расстрел будет чем-то вроде помилования. Повезёт, если сразу не разорвут на части.
А парни натуральным образом озверели. Насмотрелись на измождённых от голода гражданских и начали терять над собой контроль. Тех двух несчастных финнов буквально разорвали на части и остервенело долбили по ним до тех пор, пока то, что осталось от «фоккеров», не врезалось в лёд озера. Выбросившихся с парашютом пилотов безжалостно расстреляли в воздухе.
В столовой случайно заметил, что эти гаврики едят одну порцию на двоих. Это они решили так экономить продукты, чтобы гражданским больше досталось. Пришлось устроить им разнос и пригрозить, что буду лично контролировать, чтобы каждый съедал свою порцию полностью. Кто будет мухлевать, тех от полётов отстраню и вообще отчислю из эскадрильи и отправлю к перегонщикам. Зная мой характер, в угрозы поверили, и хоть и смотрели на меня как Ленин на буржуазию, но съедали всё без остатка и демонстративно вытирали кусочком хлеба тарелки.
Пришлось провести ещё одну воспитательную беседу.
– Да поймите же вы, дурьи вы головы, что от того, как вы сможете воевать, зависят сотни и тысячи жизней. Не хватит у вас сил на бой, и вас сожгут. И хрен бы с вами, тут вы сами себе злобные буратины, но фриц сможет расстрелять грузовик с хлебом. Кому от этого лучше будет?! И чем обернётся эта ваша мнимая экономия?! Десятком-другим умерших от голода, потому что этот хлеб мог их спасти?!
Так что либо вы будете питаться как положено, либо идите на хрен!!! – уже натурально орал я. – Люди голодают, последний кусок от себя отрывают, чтобы дать его вам, своим защитникам, а вы здесь цирк петросяните! И ты, комиссар, куда смотришь?! Почему я должен объяснять людям прописные истины, а не ты? Считаю твою работу в этом плане неудовлетворительной. Это ты им должен мозги прочищать и разъяснять окружающую обстановку, а не я! Короче,
Народ зароптал, и я грохнул кулаком по столу, рядом с которым стоял:
– Тихо!!! Именно саботажем! По-другому я это назвать не могу. Так вот, кто будет заниматься саботажем, тех отправлю подальше в тыл. А теперь заканчиваем прения, и все за работу.
Через четыре дня после нашего прилёта меня с Гайдаром вызвали в Смольный. Городское руководство решило познакомиться с командиром такого геройского подразделения. Метеорологи давали на ближайшие три-четыре дня метель и нелётную погоду, так что можно было и съездить, благо недалеко: по прямой и десятка километров не будет.
Привели себя в порядок и на присланной за нами «эмке» отправились на встречу. Перед тем как сесть в машину, Гайдар забросил на сиденье вещмешок. На мой немой вопрос он виновато пожал плечами и сказал:
– Ты же видишь, что тут происходит. Сколько мы там пробудем, неизвестно, и получится ли поесть – тоже большой вопрос. Да и объедать их как-то… ну, сам понимаешь. Вот и взял перекусить в случае чего.
Жданов был совершенно не похож на того лощёного чиновника, каким его показывали в фильмах, особенно вышедших после распада СССР. Да, он был довольно полным человеком, но, как шепнул мне на ухо Гайдар, который видел Жданова до войны, довольно сильно похудел. Так что, хоть он и питался получше других, и на нём блокада отразилась довольно сильно. Будучи членом Военного совета Ленинградского фронта, он всё время блокады находился в Ленинграде, хотя и была у него возможность перебраться в Москву.
Интерес Жданова к нам был в первую очередь вызван ходившими слухами о том, что мы любимчики Сталина. Захотел, так сказать, быть в тренде. Очень удивлялся тому, что Гайдар, известный детский писатель, служит у нас комиссаром. Заодно попросил нас выступить по ленинградскому радио. Естественно, мы согласились. Жданов позвонил в Дом радио и договорился об эфире.
Нас встретили на входе в Дом радио.
– Здравствуйте, товарищи. Я редактор литературного отдела Ленинградского радиокомитета Макогоненко Георгий Пантелеймонович. Нам позвонили из Смольного и просили организовать эфир. У нас всё готово.
В студии было холодно. Нет, не так. В студии было дико холодно. Одинокая буржуйка никак не могла обогреть большое помещение с высокими потолками. Сотрудники радио, исхудавшие от голода, ходили внутри в верхней одежде и в перчатках. Многие не имели сил дойти до дома и жили здесь же.
И всё же радио жило, непрерывно велось вещание. Как я узнал, даже работала выездная студия, которая вела радиопередачи с линии фронта. В эфире работал театр, передавались выпуски «Последних известий», были детские радиопрограммы и молодежная газета «Смена», которую из-за недостатка бумаги перестали печатать и которая теперь выходила в радиоформате, регулярно велась передача «Письма на фронт и с фронта».
Для жителей блокадного города радио было той отдушиной, которая позволяла не задохнуться от отчаяния. И слова «Говорит Ленинград. Говорит город Ленина» стали для многих символом надежды и борьбы, символом будущей неизбежной Победы.
В коридоре нам навстречу быстрым шагом шла закутанная в шаль женщина с пронзительными глазами.
– Вот, познакомьтесь, товарищи, это, можно так сказать, муза нашего радио, поэтесса и диктор Ольга Берггольц, – представил нам женщину Макогоненко.
– Покажите, – решительно кивнула она на мою грудь.