Текст ухватил себя за хвост
Шрифт:
Чем мы сегодня будем играть? – вопрос совсем не риторический, потому что шахматы, а играть сегодня мы собрались именно в шахматы, выполнены в виде хрустальных бокальчиков.
Пешки – рюмочки, фигуры – емкости посолиднее, филигранные, витиеватые. Одна заправка как раз ноль пять составляет, хорошая такая доза, зажигательная. В белые водочку наливаем, в черные – коньячок, это по умолчанию, а вот сегодня я рижским бальзамчиком, пожалуй, побалуюсь, чтобы шансы уравновесить.
Белые
Блюдо с канапе на закусь приготовлено, и сырная тарелка, это Валентин Васильевич слабость к сырам питает, он без сыра, как тот ханжа не может, находит он в сыре вкус. Я тоже тот еще ханжа, это его пристрастие разделяю и поддерживаю.
Иногда, бывает, мы с ним ещё и в шашки играем, в стоклеточные. Шашки соответствующие тоже имеются, и тоже заправляются, но там всё гораздо сложнее. Давненько я в руки шашки не брал, да и тяжко мне в шашки мне против Валентина Васильевича, в шашки он такой комбинатор, великий, можно сказать, комбинатор.
А в шахматы я уже приловчился. Тут главное – вовремя тяжелую фигуру пожертвовать. Тогда игра сразу веселее становится, потому что емкость у тяжелых фигур соответствующая. А я партии люблю открытые, гамбиты предпочитаю, когда всё очевидно, всё считается.
С Валентином Васильевичем мы обычно раза два в год вот так собираемся поиграть, это у нас такой как бы ритуал. И еще он на тему шахмат, в смысле фигур, почудить любит.
Мы с ним в молодости, в детстве, если честно, в шахматную секцию ходили, разряды честно заслужили, а потом Валя раз ляпнул, что ему просто так играть неинтересно, а на деньги он никогда играть не будет в принципе.
Печенюшки ему выпекали тогда по спецзаказу, вкусные такие, так съесть и хотелось. За вечер, бывало, по три-четыре набора съедали. А потом он шоколадными наборами раз затоварился, всю зарплату по случаю бухнул. На месяц почти нам хватило, но с чувством играли, с толком, с расстановкой.
И эти хрустали ему по спецзаказу выдули и огранили, самолично эскизы утверждал, а испытывали их мы с ним тогда, ой как испытывали, абсолютом и финляндией, горилками и перцовками, а вот зубровкой он меня так серьёзно побил, до сих пор содрогаюсь от воспоминания. И ведь староиндийскую играли, вскрываться я и не спешил, но зубровка была таким аргументом, против которого устоять невозможно.
Все играют в квест. Я не знаю, существует ли телепатическая связь, наверное, всё же что-то такое существует, потому что я наших как-то так себе постоянно ощущаю.
Каким-то краешком сознания или не сознания, ну примерно так, как человек ощущает ненужный ему в настоящее время орган, ухо, например, или пятку, там.
То есть понимаешь, что она есть, что вот сейчас она стоит под столом, не болит, не чешется, мозоли на ней нет, ботинком её не жмёт.
Так и сотрудники – вроде не болят, не чешутся, находятся там, где им и положено находиться, и делают именно то,
Еще я знаю про себя одну интересную вещь. Я, оказывается, ничего сам для себя самостоятельно поизучать не могу. В смысле не умею. Для других – пожалуйста. И сам при этом тоже чего-нибудь полезного узнаю.
Вот, например, когда я молодым специалистом пришел на завод, довелось мне столкнуться с разными гидравлическими устройствами. Клапана там разные, дистрибуторы, цилиндры, сервоприводы. Начал типа изучать. День изучаю, неделю изучаю… – не, не понимаю, в голове ничегошеньки…
И тогда плюнул я на это неблагодарное занятие, пошел в техникум строительный и прочитал студентам курс гидравлики. По совместительству. Там как раз педагога по этой дисциплине не оказалось, а диплом-то мой уважение внушает. Тем, кто не понимает. Тем, кто понимает, еще большее внушает, но это уже совсем другая история.
Так вот, прочитал я взрослым дяденькам вечерникам, большая половина которых мне в отцы годилась, а некоторые даже и в дедушки, курс гидравлики, и стали они гидравликами афигительными.
И я сам тоже стал кое-что понимать, не как они, конечно, но тоже вполне себе афигительный гидравлик из меня получился, я даже потом с крутыми спецами из НИИ и КБ про гидравлику как бы на одном языке разговаривал, и они даже вроде меня понимали. Ну, или вид делали.
А это потому, что я экстраверт. Как оказалось. Много чего я потом разного преподавал. Меня же хлебом не корми, дай кого чему поучить. На кафедре я – как рыба в воде. В своей стихии.
NoТрусы обычно не сознают всей силы своего страха.
Глава 2, в которой трусы обычно не сознают всей силы своего страха
Время прытких мишеней,
потешный Господний тир -
ничего не попишешь, по-прежнему тут с тобой мы
нумерованное железо в чужой горсти,
растерявшиеся патроны одной обоймы.
Пристрелявшихся сумерек влажная паранджа,
хороводы светил в кромешной, густой лазури,
где бессмертные мы, вдруг уставшие поражать
не прогнувшийся мир – застыли на амбразуре.
То надсадно хрустит пядь за пядью земли кора,
то залётный сквозняк нерушимые сносит башни,
но пророка здесь нет,
а навстречу всегда – гора,
на вершине горы дымящийся день вчерашний.
Догорай, неизбежный мой, догорай.
NoЛада Пузыревская
Это была страшная плеяда – бабушки-чекистки. Те, которые сидели в первых и вторых отделах. Они знали всё. И про всех. Они внушали священный ужас. 'И тихонько пальцы тонкие потянулись к кобуре'. Именно они, бывшие 'комсомольские богини', определяли, 'тварь ты дрожащая, или право имеешь'.