Телеграмма Берия
Шрифт:
Жерар бросился к окошечку, затем начал что-то лихорадочно колдовать с приборами на стенках батискафа, всё время повторяя: «Этого не может быть, этого не может быть…».
Из быстрого обмена мнениями между Эдуардом и Жераром я поняла, что такая ситуация может возникнуть лишь при приближении лодки ко дну, из которого поднимается ил, создающий вокруг неё мутное облако. В таких случаях резко снижают скорость вертикального движения батискафа во избежание его удара о дно, при котором батискаф может быть повреждён.
Мне стала понятна причина волнения Жерара и его действия, приведшие к тому, что батискаф как бы завис: то есть движение
С нескрываемой озабоченностью он не отрываясь смотрел в одно из окошечек, что-то недоумённо бормотал и, как мне показалось, тихо во французской ругани отводил душу. Такая «непрозрачная» ситуация продолжалась ещё в течение десяти минут, после которых мы вновь очутились в прозрачных и спокойных водах Средиземного моря. Как выяснилось позже, эти мутные потоки были вызваны землетрясением, происшедшим в районе одного из островов Средиземного моря.
Тем временем мы приближались ко дну моря и к намеченной глубине в два с половиной километра. Приземление было на редкость мягким, а весь спуск занял около двух часов. Я с любопытством смотрела на девственную равнину моря. Вдруг с искренним изумлением увидела на дне несколько пустых бутылок кока-колы. Это зрелище ошеломило меня — ведь это было истинное святотатство, даже на глубине 2500 метров человечество сумело устроить помойку.
Жерар обратился ко мне:
— Валери, хотите совершить прогулку по дну, прежде чем приступите к измерениям?
— Конечно, — ответила я, не очень понимая, что это значит. Жерар включил моторы батискафа, обеспечивающие его движение, и в окошечко я увидела, что батискаф медленно заскользил по дну, представляющему собой песчаную мёртвую пустыню, как бы ожившую в свете прожекторов.
Ощущение необычайности всего происходящего пронизывало моё сознание, и я испытывала состояние, близкое к эйфории. Любопытство вызвали появлявшиеся время от времени маленькие круглые «дыры» на дне. Непонятным образом они имели чёткие, ухоженные края, что представлялось возможным только при их постоянном использовании. То есть в них должен был кто-то жить. Мы постояли около одной из них, надеясь, что кто-нибудь из неё вылезет, но никого не дождались.
Выключили прожектора, так как нужно было беречь энергию, и приступили к измерениям малых колебаний электрического и магнитных полей. Задача состояла в обнаружении сигналов, источники которых заведомо были расположены в земной коре. На поверхности Земли эти сигналы было бы трудно выделить на фоне сигналов из космоса или от технических помех.
Позднее я поняла, что нам не повезло. Окажись мы на дне моря немного раньше, возможно, наши приборы уловили слабые сигналы, предшествующие землетрясению, иначе — его предвестники, идущие из Земли. Однако само измерение электромагнитных сигналов на дне моря представляло интерес и было, собственно, нашей основной задачей. Эта работа продолжалась до святого для французов времени — полуденного второго завтрака, ланча. Жерар скомандовал: «Перерыв!» и начал со всей добросовестностью, знанием дела, и наконец, предвкушением приятной церемонии раскладывать взятые с собой припасы.
На маленьком
Я вспомнила ряд отличных грузинских тостов с неожиданным концом. Мои спутники пели мне модные и старинные французские песенки, я — русские. Перебивая друг друга, мы рассказывали забавные истории из нашей жизни, незаметно осушив бутылку Божоле.
Маленькие подвижные скамеечки, на которых мы сидели, позволяли осуществлять самые различные движения, буквально чуть ли не танцевать сидя. То, что мы завтракали на дне моря, было совершенно забыто!
Однако вскоре мы вновь приступили к измерениям, которые продолжались до момента, когда Жерар сказал: «Мы находимся на дне уже 9 часов, по целому ряду показателей приборов, контролирующих обеспечение жизнеспособности в батискафе, мы должны без промедлений начать подъём».
Он дал 15 минут на завершение наблюдений и принятие необходимых мер по предохранению приборов во время подъёма. После каких-то манипуляций с системой управления он сообщил нам: «Подъём начат». Это означало, что из соответствующих отсеков батискафа, по определённой программе, выбрасывались запасы свинца, который закладывался в эти отсеки перед погружением.
Прошло около пяти минут. Я сочла, что уже можно попросить Жерара включить прожектора. Он любезно это сделал, я взглянула в окошечко и, повернувшись к Жерару, спросила:
— Сколько времени должно пройти, чтобы лодка отошла от дна при этой программе выброса свинца?
Он небрежно ответил:
— Ну, это же очевидно, одновременно с выбросом свинца начинается медленное движение батискафа вверх.
— Но ведь мы всё ещё стоим на дне, — уже с тревогой заметила я.
Жерар, убедившись, что батискаф действительно никуда не двигался, начал по очереди включать моторы, которые обычно позволяли батискафу совершать движения вперёд, назад, вправо, влево, вверх, вниз. То есть он раскачивал батискаф, пытаясь оторвать его от дна, к которому он видимо присосался, так как всё время стоял на одном и том же месте, как того требовали измерения.
Наш режим работы был необычен для исследований, проводящихся на батискафе. При биологических или геологических исследованиях батискаф обычно часто перемещается.
Жерар явно волновался и всё время повторял:
— Да что же такое с этим батискафом, почему же он не движется, ведь я уже выбросил несколько порций свинца. Все моторы работают исправно, и ни с места.
С ожесточением, уже не понижая голоса, он выкрикивал типичное французское ругательство:
— Мерд, мерд, мерд!
Я внезапно испытала щемящее чувство беспомощности, мелькнула мысль о возможной безнадёжности нашего положения, но как-то не хотелось верить, что это конец. Эти минуты полной неподвижности на глубине 2500 метров, недоступные в то время каким-либо спасательным средствам, были, пожалуй, одними из жутких в моей жизни. С быстротой молнии в моей памяти промелькнули — дорогие мне люди, знаменательные события разных лет, короче, вся моя жизнь…
А лодка продолжала лежать на дне. И приборы показывали ограниченность времени обеспечения жизнеспособности в батискафе. Тогда, отчаявшись, Жерар серьёзным деловым тоном произнёс: