Телепат
Шрифт:
— Ты представляешь, как тут будет шикарно, когда мы купим новую мебель? — спросил я.
— Да, — ответила она.
Окончание ремонта следовало отметить. Ресторан! Что может быть лучше для такого случая? Правда, ресторан требовал средств. А денег у нас было раз-два, и обчелся. Но к счастью у меня где-то валялась кредитная банковская карта, которую я как-то оформил, но так ни разу и не воспользовался. И вот сейчас она оказалась весьма кстати.
Но Таня, узнав об источнике средств на ресторанные посиделки, решительно высказалась против.
— Ни в коем случае, — отрезала она. — Нечего в долги влезать. Ресторан подождет. Знаешь что? Пойдем лучше вкусим духовной пищи.
— В театр? — спросил я.
Таня помотала головой.
— В
— Давно, — признался я, не уточняя при этом, насколько. Если быть честным, то последний раз порог художественного музея моя нога переступала лет двадцать пять назад, когда я был еще школьником.
— Вот и отлично, — сказала Таня. — Значит, ты мало что помнишь, и тебе будет интересно.
В музее было безлюдно. Каждый наш шаг по лакированному паркету отдавался гулким эхом. Каждое наше слово, сказанное шепотом, было слышно в другом конце зала. Что поделать, музеи никогда не являлись любимым местом препровождения досуга для широких масс, жаждущих не искусства, а зрелищ.
Картины в позолоченных рамах выглядели роскошно. Таня останавливалась возле каждой из них и внимательно изучала.
— Посмотри, какая чудесная гамма красок, — восторженно шептала мне она. — Как ненавязчиво, и в то же время ярко сделан фон. Как точно положены тени. Ты посмотри на этот портрет. Он просто поражает своим великолепием. Как живой. Обрати внимание на глаза. Как мастерски отображен в них характер. Видишь? Здесь и хитрость, и коварство, и злость. А чуть свисающие вниз уголки губ блестяще передают капризность и высокомерие. Гениально! Просто гениально!
Таня не переставала восхищаться картинами. Я соглашался с ней, кивал головой, хотя на самом деле мне все это было неинтересно. Впрочем, одно полотно меня все же заинтересовало. Правда, не гаммой красок, не точностью теней, не яркостью фона, не какими-нибудь еще признаками, по которым искусствоведы отличают настоящую живопись от мазни, — я в этих признаках не разбираюсь, — а своим сюжетом. Это была картина периода строительства социализма, и на ней изображалось партсобрание. На полотне присутствовало множество персонажей, и некоторые из них показались мне знакомыми. Почему же они были мне так знакомы? Что мне напоминает эта обстановка? И тут меня осенило. Именно такие лица я наблюдал два дня назад, на профсоюзном собрании нашего завода. Вот докладчик на трибуне. Он что-то рассказывает, но ему не дают говорить и постоянно перебивают. Больше всех кричит дородная женщина в сером платке. Она возбуждена, разъярена, того и гляди, сейчас выскочит на сцену, чтобы задать докладчику хорошую трепку. Так вот, эта женщина — вылитая Людмила Павловна, начальница нашего конструкторского отдела. Точнее, теперь уже бывшая начальница. А докладчик — это ни кто иной, как я. Вспомнившееся мне профсоюзное собрание было посвящено происходящим на заводе переменам. Я докладывал новую программу развития предприятия, а сотрудники попавших под реорганизацию отделов шумно выражали свое недовольство. Вот председатель собрания. Выражение лица озабоченное, немного суровое. Точь в точь, какое было у нашего директора Петра Филипповича. На собрании он сначала дал недовольным выпустить пар, а затем выступил с такой речью, в которой не оставил от них камня на камне. Мол, вы, ребята, не работаете, оттого и завод влачит жалкое существование. А нам нужны те, кто работает. Если вы действительно большие профессионалы, вы без труда найдете себе другое место.
Я усмехнулся. До чего жизненная картина.
— Что тебя так привлекло? — спросила Таня, уловив мой интерес к "Партсобранию".
— Да вот, — ответил я, — картина интересная.
Таня поглядела на полотно и с недоумением посмотрела на меня.
— Что ты нашел интересного в этой мазне? Это же типичный образчик соцреализма.
— А вот этот самый реализм и нашел, — сказал я. — Жизненная картина. Прямо, как с нашего завода списана.
И я коротко рассказал
— Теперь понятно, — вздохнула она.
Таня больше ценила старинную живопись, поэтому она не стала задерживать внимание на "Партсобрании", и перешла к следующей картине.
— Иди, взгляни лучше сюда, — позвала меня она. — Голландия, восемнадцатый век. Какая красота!
Я кивнул головой, но остался стоять возле "соцреализма". Поскольку эта картина напомнила мне недавние события, я решил рассмотреть ее повнимательнее. Может быть, мне удастся найти еще и какие-нибудь другие совпадения.
Мое внимание привлек один второстепенный персонаж. Он не был так ярок, не имел такой эмоциональной окраски, как докладчик, председатель, или "Людмила Павловна", отчего на него не сразу падал взгляд. Это был невзрачный с виду мужчина в темном костюме, сидевший слева от председателя. Но по его раскованной, свободной, естественной позе, спокойному, уверенному взгляду, чувствовалось, что это фигура, имеющая определенный вес. Не в смысле художественных образов картины. Он не был персонажем первого плана. А в смысле его реальной роли в жизни. Наверное, он был секретарем вышестоящей парторганизации, или еще каким-нибудь начальником.
Мне почему-то сразу вспомнился Иван Серафимович, тот самый ответственный сотрудник госбезопасности, побеседовать с которым меня просил прокурор. Наша встреча состоялась на днях. А ведь и верно! В них действительно было что-то общее.
Иван Серафимович оказался невысоким, кругленьким человечком, с добродушным лицом, веселыми глазами и выразительной, забавной мимикой. Из него вполне мог получиться яркий комедийный актер. Для меня его образ оказался полной неожиданностью. Я ожидал увидеть какого-нибудь внушительного бугая, с грозным видом, и немногословной манерой общения. Но Иван Серафимович оказался полной противоположностью. Он был очень общителен, очень приветлив, и быстро расположил меня к себе. Через несколько минут после начала нашей с ним беседы я почувствовал, что с меня, как-то само собой, спало то естественное напряжение, которое всегда возникает, когда перед тобой незнакомый человек. Выпив чай, который гостеприимно налил мне Иван Серафимович, я признался ему, что ожидал увидеть его совсем другим, и подробно рассказал, каким именно.
— Распространенные предрассудки, — улыбнулся Иван Серафимович. — В нашем ведомстве, уж поверьте мне, работают самые обычные люди, такие же, как и везде, которым не чуждо ничто человеческое, которые поддерживают между собой обычные человеческие отношения. Только работа у нас более серьезная и более ответственная, чем где-либо, да еще и скрыта от посторонних глаз. Из-за этого и возникают всякие легенды, слухи, небылицы. Небылицы всегда возникают там, где присутствуют секретность и тайна. И это вполне естественно. Так уж устроен человек. Но результаты нашей работы заметить несложно. Нужно только приглядеться. Вы живете в мирное время. Вы спокойно гуляете по улицам. Вокруг Вас не рвутся снаряды, не бьют автоматные очереди. А ведь это результат в том числе и нашей работы. Страну, в которой Вы живете, в мире уважают, с ее интересами считаются. В этом есть и наша заслуга. Вы даже не представляете, какими порой усилиями, а иногда и жертвами, достигается все то спокойствие, которое Вы наблюдаете вокруг.
Иван Серафимович немного помолчал, и после небольшой паузы продолжил, всем своим видом показывая, что слова, которые он сейчас скажет, будут самыми главными во всей его речи.
— Я пригласил Вас, Илья Сергеевич, чтобы предложить Вам у нас поработать. Я предлагаю Вам поступить на службу в контрразведку. Как бы Вы к этому отнеслись?
Я растерялся. Я ожидал, что Иван Серафимович предложит мне какое-нибудь внештатное сотрудничество, вроде того, какое было у меня до недавних пор с милицией, типа консультанта. Но вот так сразу, в кадровые сотрудники, мне, который не служил в армии, который не имеет специальной подготовки. Это была полная неожиданность.