Tell yourself
Шрифт:
Её живот заурчал. Громко. Он заурчал так громко, что перебил звук бьющихся волн, а это похоронило все её попытки скрыть грызущее чувство в животе. Улькиорра удивлённо уставился на неё.
— Эм… похоже, я проголодалась, — сказала она, её румянец был заметен даже на руках. Улькиорра встал, затем помог ей подняться с ног.
— Купим что-нибудь поесть, — сказал он, хотя и не мог отделаться от некоего разочарования. Его зоркий глаз уловил ненормальное покачивание её тела и дрожь в ногах. — Ты в порядке?
— Ногу свело, — она с тревогой взглянула на камни, по которым придётся пройти, —
— Не волнуйся, — сказал он, — ты нетяжёлая.
Она не из-за этого волновалась… Ладно, из-за этого она тоже волновалась, но это была не главная её забота. Он нёс её, как невесту! Куросаки-кун перекидывал её через плечо, как мешок с рисом.
Улькиорра лавировал по каменистому лабиринту к ровной тропинке, которая вела к улице, и там осторожно поставил Орихиме на землю. Она поморщилась из-за булавок и иголок, пронзавших её ноги. Её взгляд проследовал за Улькиоррой, который пошёл обратно, чтобы принести её вещи, и она вздохнула, думая, что если эти возвышенные чувства и были временными, то они явно задержались дольше, чем следовало.
***
Жизнь с Улькиоррой теперь лишь слегка отличалась от той до того, как он уехал. Она вставала позже него. Он готовил или приносил завтрак, затем уезжал в город Каракура. Она училась, шла на занятия по рукоделию в университете или выполняла домашние обязанности. Он возвращался примерно к ужину. За едой они говорили о том, как прошёл день. Затем они садились смотреть телевизор в приятной тишине. Ванна. Кровать. Повтор. Были ещё вариации, когда ему требовалось уйти на более продолжительный период времени и когда он вообще не работал.
Прошло две или полторы недели с момента его возвращения, когда уверенность Орихиме начала таять. Улькиорра не делал ничего, что она с уверенностью могла назвать романтичным. Может, они и держались за руки, но это вроде как их фишечка. Он сидел рядом с ней на диване, но не было никаких попыток к физическому контакту. Он нежно говорил, как она важна для него, но никогда не повторял того преувеличенного признания, которое обескуражило её.
Могло ли это означать, что те изменения, через которые они прошли, сработали не в её пользу? Что он выполнял некую обязанность и через некоторое время найдёт способ уйти от неё навсегда? Был ли он здесь из жалости к ней?
Нет! Она нахмурилась, переворачивая страницу блокнота, к концу которого она была близка. Пессимизм не пойдёт ей на пользу. Она прошла долгий путь от вечной неуверенности в себе, и она не собиралась пугать себя мыслями о том, что чувства Улькиорры к ней ослабли или вообще исчезают. Её глаза скользнули по исписанной странице, исследовавшей, влияют ли тенденции глобального потепления и похолодания на Сообщество душ и Уэко Мундо. Затем письмена обрывались без предупреждения. Слово было написано катаканой*: а-ре-кку-са. Он написал его три раза. Кто-то другой написал его пять раз, знаки были не совсем верными, но исправлялись с каждым разом.
И тут Орихиме внезапно осенило, что за всё время её раздумий о путешествии Улькиорры по миру, она никогда не представляла, как он говорит с другими людьми. Почему он должен был, если он никогда не делал этого в своей собственной стране с людьми, которых он знал? Кто был этот незнакомец,
— Улькиорра-кун…
Он сидел рядом с ней, читая одну из тех книг, которую он купил заграницей, и странный тон её голоса заставил его отвлечься, даже не дочитав предложение.
— Да?
— Что это? — она указала на слово. В его глазах загорелась искра понимания.
— Имя, — сказал он, смотря на неё. — Кто-то попросил меня показать, как пишется его имя на японском, — она не встретилась с ним взглядом. Что-то было не так: он никогда не слышал, чтобы она использовала этот тон. В нём слышалось раздражение, вкупе с не таким уж безобидным любопытством, была так же и щепотка защитной реакции. Добавим это к слегка понурому виду и… У Улькиорры появилась теория, которую надо было проверить. — Это была девушка, — добавил он, и нахмурившиеся брови сдали её с потрохами. — Ты ревнуешь.
— Нет, — это, должно быть, была её худшая ложь. Улькиорра взял у неё блокнот и осторожно положил его на стол.
— Почему ты ревнуешь? — спросил он, и она отвернулась от него.
— Я не ревную.
— Нет, ревнуешь, — она видела, что он начинал раздражаться. — Скажи почему.
— Не знаю.
— Потому что боишься, что я вступил в связь с другой женщиной? — она никак не отреагировала. Это вызвало странную смесь эмоций. Часть его была рада, что она его приревновала, потому что это означало, что она считала его только своим. Другая часть злилась на него самого за то, что он заставил её чувствовать себя неуверенной, и всё же ещё одна часть злилась на неё за то, что она могла посчитать его таким непостоянным. Разве она не сказала ему быть честным, даже если будет больно? — Если ты правда считаешь, что я бы так поступил, то тогда тебя определённо не убедила глубина моих чувств к тебе.
Похоже, это задело её. Её напряжённые плечи обвисли, её голова опустилась, и она издала слабый печальный звук. Улькиорра вздохнул.
— Ты хотела честности, — напомнил он ей.
— Я знаю, — её голос снизился практически до шёпота. — Я не расстроена.
— Тогда почему ты отворачиваешься?
— Потому что я счастлива, — теперь она шептала. Его чувства не изменились. Он всё ещё любил её, достаточно сильно, чтобы расстраиваться из-за того, что она могла сомневаться в этом. В её груди поднялась волна теплоты. — Я так счастлива. Аж смущает! — она рассмеялась прежде, чем снова посмотреть на него с нежной улыбкой на лице. — Можешь сказать это снова?
— Сказать что? — спросил Улькиорра, когда она двинулась ближе к нему. Его притягивала эта улыбка, эти серые глаза, которые говорили сами за себя и в которых читалось то же, что и в тот день, когда он вернулся. — Что тебя не убедила глубина моих чувств к тебе? — она уже могла рукой дотянуться до него, и он смахнул волосы с её лица. Орихиме взяла его за руку и провела щекой по ней с той же нежностью, которую не мог скрыть её взгляд.
— Другое, — прошептала она.
Его сердце бешено билось в груди. Он взял её лицо обеими руками и пристально посмотрел ей в глаза, всё понимая и больше не связывая это с утехой, которая померкнет со временем. Вот оно, недрогнувшее, подходящее его сердцу, самое одурманивающее, сбивающее с толку и прекрасное из всех человеческих чувств; чувство, достаточно сильное, чтобы убить, но всё ещё хрупче снежинки.