Тело черное, белое, красное
Шрифт:
– Супружница ваша устала.
– Пожилой священник в тулупе поверх черной рясы участливо обратился к Ракелову.
– Пусть приляжет к вам… Полегче будет.
– Ничего, не беспокойтесь, батюшка, мне очень хорошо!
– Ирина нежно взглянула на мужа, неторопливым, плавным движением поправила прическу, поймав на себе заинтересованный взгляд бледного взлохмаченного мужчины с черной бородкой, видимо недавно севшего рядом со священником. На его щеке даже сквозь бороду проглядывало родимое пятно, похожее на насосавшуюся крови пиявку. "Бог шельму метит", - почему-то вспомнилась поговорка, которую она слышала от матушки.
– Ну что, святой отец, кончаются ваши времена?
–
– Отчего же?
– Священник искоса взглянул на него.
– А скоро на смену вашему христианству придет со-ци-а-лизм… - Произнеся последний слог, мужчина, видимо для убедительности, хлопнул себя по колену зажатым в руке картузом.
– Ведь он - что ваше христианство. Только раннее, скажем так, христианство. Не боитесь?
– А что бояться? Клюквенный сок похож на вино, однако - не вино. Достаточно пригубить.
– А мы при социализме вино отменим - нечего пробовать будет, - ухмыльнулся чернобородый.
– Все станут клюквенный сок пить.
– Человек по воле своей все должен делать, а не по запрету да принуждению. Тогда благо будет, - назидательно проговорил священник.
– Я бы, если позволите, сказал так, - оживившись, вступил в разговор Ракелов.
– В христианстве есть свобода, а это тот спирт, которого недостает социализму. Христианство добрее и милосерднее, потому как предлагает отдать свое имущество, социализм же предлагает отнять чужое.
– Именно так!
– Священник, почувствовав поддержку, приободрился.
– Христос возбуждал в людях глубокое пренебрежение к материальному счастью. Если ближний просит кафтан, отдай и рубаху!
– Социализм ни-ко-го просить не станет!
– Мужчина с пятном на щеке многозначительно оглядел собеседников.
– Ну да. Маркс, которого я, признаюсь, внима-ательно читал, - Ракелов повернул голову в его сторону, - провозгласил, если не ошибаюсь - "В борьбе ", то есть в грубой силе, "обретешь ты право свое".
– Ники, что за дебаты? К чему это?
– прошептала Ирина, почувствовав беспокойство.
– Вокзал - не место для подобных разговоров. Да еще с незнакомыми людьми.
Резкий звон вокзального колокола и печальный паровозный гудок известили о приближении поезда, заставив всех вскочить с мест. Началась суета. Люди хватали вещи, торопясь к выходу. У дверей образовалась давка. Крики, ругань, детский плач… Ирина, побледнев и чувствуя, что задыхается, крепко схватила мужа за руку. Людская волна подхватила их и выбросила на перрон. В дверном проеме кто-то, с силой рванув, выхватил у нее дорожный саквояж. "В борьбе обретешь ты право свое…" - промелькнуло в голове. Сожаление от потери не возникло, хотя в саквояже находилось все необходимое, в том числе документы. Ощущением потери был пропитан воздух. Похоже, мир рушится, до мелочей ли сейчас? Главное, скорее попасть домой. Поезд, с трудом, словно нехотя остановившийся у перрона, был уже переполнен людьми, в основном мешочниками, - некоторые сидели даже на крышах вагонов. Многие стекла были выбиты. В купейном вагоне, в котором они ехали из Москвы, кое-где еще болтались грязные обрывки шторок. Десятки людей с чемоданами, баулами, корзинами начали штурмовать двери. Ирина посмотрела на мужа: "И что дальше?" На вспотевшем лице Ники была растерянность.
– Эй! Полезайте сюда! Да быстрее же, сейчас поезд тронется!- В окне появилось знакомое лицо человека с пятном, неведомым образом уже оказавшегося внутри. Ракелов, бросив на землю свой саквояж, поднял Ирину. Несколько рук подхватили ее и втянули внутрь. Купе встретило кисло-приторным запахом и жаркой волной мужского пота. Ирину усадили на жесткую лавку между охотно потеснившимися мужчинами,
– Ники… Слава Богу… Я уже не чаяла увидеть тебя… - Ирина уткнулась ему в плечо, ощутив на несколько мгновений счастье и покой. Почему-то вспомнилось, как еще в Москве обратила внимание на номер поезда - сто тридцать семь. Порфирий как-то говорил, что это - число смерти.
На перроне раздались брань и крики. Несколько солдат, среди которых она заметила того - с "кокаинистыми" глазами, били прикладами винтовок, а затем, повалив на землю, ногами по голове старого седого человека в генеральской шинели без погон. Несчастный, испуская страшные стоны, вначале пытался прикрывать распухшее, ставшее похожим на бесформенный кусок мяса, залитое кровью лицо с вытекшим глазом, однако вскоре, очевидно, потеряв сознание, перестал сопротивляться и затих.
Ирина с ужасом смотрела на происходящее. От желудка начала подниматься отвратительная волна тошноты. Поезд медленно, со стоном, оторвался от перрона, оставляя позади страшную картину, но она все никак не могла отвести глаз от окна, будто какой-то незнакомый и жесткий голос внутри приказывал: "Смотри и запоминай!"
Попутчики угрюмо молчали. По лицу чернобородого снова пробежала усмешка.
Ирина полными слез глазами посмотрела на мужа.
– Это, мой милый львеныш, - в самое ухо шепнул ей Ники, - называется пе-ре-во-рот.
– Что?!
– Она вздрогнула.
– Да, милая… - продолжил Ники, обняв ее за плечи.
– Я не хотел говорить тебе в Москве. Временное правительство рухнуло. Партия Ленина - Троцкого взяла власть. Все правительственные посты заняты комиссарами-евреями, замаскированными под русскими фамилиями. Говорят, в Петрограде беспорядки, погромы - банды солдат и матросов врываются в дома, грабят, убивают. Все - в руках черни, и, похоже, никто не знает, как все это остановить.
Поезд набрал ход. Холодный, продуваемый осенним ветром и пропахший паровозным дымом вагон, казалось, перемещается в безвременье. Ирине, прижавшейся к плечу мужа, почему-то захотелось рвануть ручку стоп-крана и остановить состав. Она, готова была поклясться, что слышит в ночной темноте еле различаемый стон поезда, мчавшегося в неведомое, словно по узкому лезвию, рассекавшему время и людей надвое…
В купе было холодно, сквозь разбитое окно, прикрытое намокшей холстиной, прорывались струйки дождя. Ракелову не спалось, хотя монотонный перестук колес уже убаюкал попутчиков. Ирина беспокойно дремала на его плече. Вероятно, ей что-то снилось - тело ее время от времени вздрагивало, а губы шевелились, выговаривая неразличимые слова. Только чернобородый, откинув голову, сидел с полуприкрытыми глазами,так что было непонятно, спит он или нет.