Тело черное, белое, красное
Шрифт:
– Нет-нет!
– поспешно воскликнула она и, тут же рассердившись на себя за излишнюю торопливость, продолжила извиняющимся тоном.
– Мне и так неловко отнимать у вас время, и поэтому мое предложение следующее - я хотела бы пригласить вас в ресторан. С вашим боевым другом Тушкевичем. Это будет моим извинением за отнятое у вас время. Знаете на углу Кузнецкого моста и Петровки ресторан "Париж"? Мне сказали, там уютно и кормят вкусно.
– В ресторан, говоришь?
– трубка задумалась.
– Ох и хитрая ты, Зин! Именно в ресторан ей надо. Ну да ладно, уговорила! Время… время… - послышалось шуршание перелистываемых страниц.
– Давай к восьми. Нет, к семи, кажись, успею. Ну, ты когда придешь - во внутренности проходи и жди. Предупреди только, чтобы нас встречали. Коли немного
Уточнив у секретаря адрес санатория, в котором находится на излечении герой гражданской войны товарищ Ракелов, Ирина положила трубку и в лихорадочном возбуждении заметалась по номеру. Завтра она с самого утра едет в санаторий навестить больного. Ирина подумала, что ей трудно называть его по фамилии. Такое странное совпадение. Жестокая ирония судьбы. Только надо успеть в магазин за одеждой попроще… Итак - уже завтра…
Через час с небольшим, войдя в гостиницу и оставив сверток с одеждой у портье, Ирина прошла в ресторан. Услужливый метрдотель, сразу разглядев в ней иностранку, непрерывно повторяя по-французски "Прошу, мадам" и "Спасибо, мадам", проводил к столику у окна. Выросший словно из-под земли официант, вполне сносно изъяснявшийся на немецком, но почему-то перемежавший свою речь шипящими словами из польского, принял заказ - судака под белым соусом и бокал вина. У стены под большой картиной, изображающей горный пейзаж, негромко играл на рояле молодой пианист во фраке, с красным шелковым бантом на белой рубашке. Знакомые мелодии, навевая воспоминания, волнами перекатывались по залу, однако насладиться музыкой мешала непрерывная болтовня сидящей за соседним столиком худощавой рыжеволосой женщины с пронзительным голосом - каждое слово было отчетливо слышно, даже когда она говорила совсем тихо. Ее визави - полный мужчина средних лет во френче, надевший на лицо маску привычной заинтересованности, - не прекращая жевать, обреченно слушал, кивая после каждой услышанной фразы.
– Хорошо, котик, - на лице женщины появилось скорбное выражение, свидетельствующее о размере приносимой ею жертвы, - значит, это платье из креп-жоржета покупать не будем.
– Горестно вздохнув, на всякий случай выдержала паузу, а затем, внезапно оживившись, продолжила: - Тогда привези мне из Парижа эксцентричное что-нибудь из крепа, на чехле, синий люстрин, непременно духи "Монбодюр" и пудру - "Аракс". Лучше - две коробки, - показала она пальцами.
– И не забудь про платье, запомнил? На чехле!
– в голосе зазвучали истеричные нотки.
– Не могу я рисковать и ходить в том, в чем жены твоих подчиненных.
– Мужчина напрягся.
– Но ты - паинька, ты в прошлый раз все просто типаньки, - она причмокнула пухлыми губами, - как привез! Пуся, знаешь… - перехватив взгляд Ирины и быстро осмотрев ее с ног до головы, женщина, фыркнув, что-то зашептала на ухо своему спутнику, вцепившись ему в рукав френча. Слышны были отдельные слова - "домой", "мигрень", "кроватка"… Через несколько минут неприятная особа, повиливая бедрами, гордо удалилась, крепко держа под руку своего покорного спутника.
Уже заканчивая ужин, Ирина обратила внимание на вошедшую в зал высокую темноволосую женщину в элегантном черном платье, с охапкой цветов в руках, которая, скользнув по ней почти равнодушным, но мгновенно оценивающим взглядом, каким умеют смотреть друг на друга красивые женщины, направилась к соседнему столику у окна.
– Зинаида Николаевна, какая честь!
– официант бросился к новой посетительнице, подхватывая букеты и одновременно пытаясь отодвинуть стул.
– Прошу. Вы сегодня одна?
– его лицо светилось счастливой улыбкой.
– Нет, - устало-надменно ответила женщина.
– Всеволод Эмильевич
– громко распорядилась она, небрежным движением руки отпуская официанта.
Неспешно достав папироску, Ирина аккуратно вставила ее в мундштук. Услужливая рука официанта с зажженной спичкой немедленно появилась перед ее лицом.
– Кто эта дама?
– негромко спросила она.
– О-о-о! Это - наша знаменитая актриса, Зинаида Райх. Жена режиссера Мейерхольда.
– Наклонившись поближе, он добавил громким шепотом.
– И бывшая - Сергея Есенина.
– Понятно. Идите, идите, друг мой, - отпустила его Ирина, заметив краем глаза, как дрогнуло лицо Зинаиды, услышавшей имя поэта.
Официант беззвучно исчез. Втянув папиросный дым, Ирина незаметно оглядела посетителей ресторана. Кроме нее и актрисы, в зале было еще несколько человек. Во время ужина, да и сейчас она ощущала чей-то взгляд, не таящий опасности, но чем-то беспокоящий, и, повернув голову, в дальнем углу зала почти у входа увидела своего попутчика - старичка Поля, который, всем своим видом излучая радость от встречи, приветливо помахал рукой. Ирина улыбнулась ему.
"Однако, голубушка моя, нервишки-то у тебя расшалились. Нельзя так!" - с досадой подумала она, и тут же услышала возглас Райх, оживившейся при виде вошедшего в зал мужчины.
– Сева! Ну, наконец-то!
К столику энергичной походкой подошел Мейерхольд.
"Почти не изменился за эти годы. Такой же взъерошенный, вечно спешащий и вечно опаздывающий. Разве что лицо стало худее, от чего его выдающийся нос стал еще выразительнее" - усмехнулась Ирина.
Она не спешила уходить из ресторана, стараясь как можно дольше оставаться на людях. Так ей было легче не думать о завтрашнем дне…
Мейерхольд плюхнулся на стул напротив жены и жестом подозвал официанта.
– Сиди уж, - ворчливо произнесла Зинаида, подав знак поспешившему было к их столику официанту, что подходить не нужно, - я все заказала, сейчас принесут. Я уж думала, не дождусь тебя!
– в голосе прозвучал упрек.
– Да смех сплошной!
– громким, хорошо поставленным голосом проговорил он.
– Представь, встретил Соколова…
– Володю?
– Ну да… и он меня просто уморил. Представляешь, ставит в Берлине на немецком языке "Идиота"… - откусив кусочек хлеба, Мейерхольд быстро прожевал его и закончил: -…Достоевского.
– Я поняла, что не Мариенгофа, - мгновенно вспыхнув, проговорила Зинаида.
– И вот - читает Володька актерам пьесу, - продолжил он, словно не заметив реакции жены, - причем, заметь, это - крупнейшие немецкие актеры…
Официант поднес к их столику глиняные горшочки с дымящимся супом.
– Прошу… Уха с расстегайчиками…
– Отлично!
– Мейерхольд, потирая руки, придвинул горшочек и, наклонив голову, будто принюхиваясь, взял очередной кусок хлеба и ложку.
– Так вот. Читает Володька первый акт, когда Рогозин рассказывает князю Мышкину, что валялся он пьяный ночью на улице в Пскове - и собаки его объели… - Мейерхольд с удовольствием начал есть обжигающую уху.
– Только прочел - глядит, немцы все от смеха покатываются… Спрашивает, в чем дело? Отвечают - перевод, мол, плохой, публика смеяться будет. "Чего смеяться-то?" - злится. "А вот насчет собак очень смешно! Как собаки могли этого самого Рогозина покусать, когда они все в намордниках по улицам ходят?!"
Зинаида с недоумением посмотрела на мужа.
Ирина, торопливо поднеся мундштук к губам, с трудом сдержала улыбку.
– Нет, Зиночка, ты представь только, - Мейерхольд, оторвавшись от еды, весело продолжил рассказ, - пришлось ведь это место - вы-черк-нуть! Чтоб немцев не веселить…
Райх меланхолично отломила кусочек расстегая.
– Не знаю, Сева, что здесь смешного. Выкидывать из Достоевского куски - преступление!
– произнесла она наставительным тоном.
– И собаки на улицах без намордников - преступление! Собаки, Сева, всегда должны быть в намордниках. Чтоб знали свое место.
– Со скорбным видом положив отломленный кусочек пирога обратно на тарелку, она неожиданно улыбнулась.
– Всевочка, прекрати корчить рожи! Ты просто невыносим!
– рассмеявшись произнесла Зинаида.