Тело в шляпе
Шрифт:
— Бывшего мужа.
— Ну да.
— Так у него самого и спросите.
— И у него спросим, одно другого не исключает. Ваша оценка может быть точнее.
— Почему это?
— Во-первых, вы женщина; во-вторых, немножко со стороны.
Она почему-то засмеялась:
— Ладно, приезжайте. Поговорим.
— Сейчас?
— Сейчас.
— Куда?
— Домой ко мне, конечно. Или вы хотите, чтобы я о Романе у вас в милиции рассказывала?
Мы этого не хотели. И я поехала.
Ирину, кажется, как ни кощунственно это прозвучит, гибель Гарцева очень развлекла и даже
— Допрыгался! — констатировала она, встречая меня в прихожей. — Ну, рассказывайте.
"Шпионит", — вспомнила я Сунцова.
— Я думала, это вы мне что-нибудь расскажете.
— Я — потом. Так что случилось?
— Падение с девятого этажа — вот и все, собственно. То ли самоубийство, то ли несчастный случай, — я нещадно эксплуатировала версии сотрудников ВИНТа.
— Самоубийство?! — Ирина расхохоталась. — Да Рома так себя обожал, что дальше некуда. Не смешите меня.
Во время разговора с Ириной я не могла отделаться от странного чувства, что у меня не одна собеседница, а по крайней мере две, и очень разных. Шизофреническое раздвоение личности? Нет, это когда сам раздваиваешься. А когда раздваиваются окружающие — что это? Но Ирина определенно существовала в двух ипостасях: одна — злорадная стерва, испытывающая острую нехватку жутких сплетен о знакомых и готовая поглощать оставшийся от этих сплетен сухой остаток большой ложкой, и другая — очень домашняя женщина, с тихим голосом и хорошо развитым материнским инстинктом.
— Пашенька, солнышко, — кудахтала она над полуторагодовалым сыном, смотри, какая тетя У нас в гостях. Тетя Саша, скажи, Са-ша.
Пашенька, держа наперевес пластмассовую лопату, смотрел на меня злобно и браться за заучивание моего имени не хотел ни в какую. Я твердо знаю, что с чужими детьми, если ты оказываешься на территории их родителей, надо активно общаться, заигрывать и сюсюкать, причем делать это так, чтобы родителям казалось, что большей радости для тебя не существует. И я попыталась.
— А что же ты здесь копаешь? — спросила я, стараясь, чтобы в моем голосе было побольше сладости. — Покажи тете, как ты с лопаткой играешь.
Не показал. А я настаивать не стала.
— Что ты хочешь, солнышко? — продолжала между тем Ирина. — Что? Скажи маме.
Солнышко, видимо, хотело, чтобы тетя Саша побыстрее очистила помещение, однако выставить меня отсюда Пашеньке мешал сравнительно скромный словарный запас, состоящий из четырех слов.
— Представляете, — умирая от гордости, говорила Ирина, он уже умеет говорить "дай, мама", «баба» и «изя». "Изей" оказался не дядюшка из Витебска, что напрашивалось, а старшая дочка Кусяшкиных шестнадцатилетняя Лиза. Еще в четырехкомнатной квартире проживали средний их сын Алексей одиннадцати лет и мать Ирины Неля Павловна, которая «баба». Почему в лексиконе Павлика не был зафиксирован брат Алеша, оставалось только гадать.
Дети младшего дошкольного возраста вызывают у меня сложные чувства. Приличествующее их появлению умиление неизменно соседствует с желанием никогда больше этого умиления не испытывать, а жить себе спокойно в окружении грубых и испорченных взрослых. Что касается Паши, то его легко можно было бы использовать в качестве профилактического
После отхода Павлика ко сну я испытала чувство, близкое к блаженству. Правда, вместе с Пашей был утрачен сладкий образ заботливой мамы Иры, и осталась одна обиженная на жизнь стерва. В процессе возни с сыном Ирина хорошела; переключаясь на меня, определенно дурнела. То есть лицо ее оставалось таким же красивым и холеным, но злоба придавала ему какое-то крысиное выражение.
— Роман ну о-о-чень себя любил. Посмотрите, он ведь ни разу женат не был, и все потому, что боялся лишних напрягов и того, что кто-то будет хозяйничать на его территории. Ведь он даже баб водил к Ивану, а то, не дай бог, кто-нибудь какую-нибудь тряпочку, которой Ромочка со стола вытирает, не на место положит! Он этого не выносил. Все себе, все для себя. Я ему говорила: ты для кого деньги гребешь, для кого квартиры покупаешь и дачи? А он: "Для Ромочки". Взрослый мужик так не должен рассуждать.
— Мне сказали, он собрался жениться, — напомнила я.
— Заставили. — Ирина криво ухмыльнулась. — Люська заставила. Она кого хочешь в бараний рог согнет. И то, мне кажется, он в последний момент сбежал бы. Да что там кажется — я уверена.
— Не хотел жениться?
— Не хотел. Но они так на него навалились, одна с соплями, другая с моралями.
— Одна — это Марина? — уточнила я.
— А другая — Люся. Вы про пионерский штаб слышали?
— Пионерский? — я удивилась. — Так сейчас же пионеров уже нет.
— Зато раньше были. Не слышали? Раньше были такие продвинутые активные пионеры, сборы и слеты проводили, в походы ходили, и так до старости. Их настолько сплотила пионерская юность, что расстаться они уже не могли. Иван, например, в этот штаб не попал в силу своей общественной пассивности, а Рома попал. Поэтому такой урод и получился. Они все там уроды. Ну, нормально, скажите, когда тридцатипятилетние тетки и дядьки прутся в поход на сто первый километр, жгут костер, поют песни, ведут бредовые разговоры о том, что есть и9тина, а потом трахаются друг с другом, не очень вдаваясь, кто с кем.
— Ну уж…
— Да-а, правда. То есть там у них случались и серьезные романы, но, во-первых, это им не мешало уделять внимание другим членам штаба, а во-вторых, они все время менялись возлюбленными.
Спасибо, Ира. Я подумала, что если все это правда, пусть даже несколько преувеличенная, то как тема для статьи вполне годится. Пикантный рассказ о том, как калечит судьбы заидеологизи-рованное прошлое бывших пионерских активистов. Какой журналист от этого откажется?
Я достала блокнот: