тема: "Псы любви"

Коллектив авторов

— Ну нет! Или ты рассказываешь, что было дальше, или ноги твоей больше здесь не будет!

— Прекрасно. — Ламме хитро глянул на слушателей и продолжил медовым голосом: — И жили они долго и счастливо, и умерли своевременно. Говорят, что их дети и внуки основали поселение, на месте которого затем возник город, прекрасный, гостеприимный город, таверны которого весьма щедры на пиво и закуску для бедных путников. Этот вот самый город, — уточнил он.

Публика потрясение молчала.

— Я всегда подозревал, Эльза, что на самом деле ты — мужик, — пробормотал трактирщик.

Увесистая дубовая табуретка с грохотом врезалась

в стену.

Макс Олин

ГРИФОН ИЗ ЗОЛОТА И СНЕГА

Не так давно я заметил, что жизнь умеет меняться быстро и необратимо, как снежный ком. Все происходит в то время, пока ты безуспешно силишься прийти в сознание, образно говоря, конечно, и поверить в реальность происходящего. А затем… Пустота, ветер, и ты — понимающий, что все сдвинулось, сорвалось со своих мест. И тебе уже нравится новый расклад (а может не нравится — иногда ты не успеваешь этого понять). Но одно остается незыблемым. Ощущение, что ты никогда, ни при каких обстоятельствах не поверил бы раньше, что все случится именно так. Моя жизнь уже порядком облипла снежными комьями «радикальных перемен», и я был рад большинству из них, в самом финале, когда разум уже мог включиться и сообщить, что все закончилось как нельзя лучше. Но, со свойственным всей человеческой породе упорством, я продолжал искать в этих комьях крупицы золота. Искать — и не находить…

Воспоминания отрывочны. Я еду в метро, на коленях — свежекупленный «Арабский кошмар» Ирвина. Гвалт, шум, соседка рассказывает кому-то безумную историю своего зятя. Сюжет уже стал классическим. Справа — мужичок с сонным лицом. Пялится в мою книжку. Я перебираю буквы, пока не начнется знакомый приступ тошноты — не могу читать в транспорте, а хочется… Убираю книжицу в сумку, закрываю глаза и жду, когда голос свыше произнесет название моей станции. Привычка, отработанная временем.

…Скорость…

…Полет в темноте. Дикий, стремительный…

…Мимо проносятся тени…

…Огни, похожие на звезды…

…Темные небеса, и…

Легкое белое перышко, плавно опускающееся вниз…

Тишина…

…Двигаться на четырех лапах…

…Лететь в высоте, и петь песни ветру…

…Смотреть на мир золотыми глазами…

…Знать то, чего никто никогда не узнает…

…Верить в то, чего никогда не случится…

…Бежать, чтобы остаться…

Моя станция. Наваждение в глубине закрытых глаз не желает меня оставлять. Оно притягательно-сказочное. Именно так. Я стряхиваю его с ресниц, возвращаясь в реальный мир. Затем поднимаюсь и выхожу. Нельзя опаздывать на лекции в родной архитектурный институт. Иначе (в том случае, если пустят в аудиторию) придется вышагивать под аккомпанемент ехидных смешков однокурсников и однокурсниц. А косой взгляд преподавательницы — то еще счастье. Не люблю быть в центре внимания —

датчик вредного излучения просто зашкаливает. Душой компании меня не назовешь…

Ее звали Ольгой. Маленькая, большеглазая, с тонким птичьим носом, переломанным в трех местах. Она была под завязку переполнена веселыми шуточками и дурацкими старыми песенками, времен дружной пионерии. И в то же время производила впечатление человека, которого очень легко обидеть. Помню, когда я первый раз увидел ее, в короткой кожаной куртке и кроссовках, шустро перебирающую ножками по талому снегу, мне показалось, что для полноты образа ей не хватает двуручного меча в руке.

Маленькая девушка и двуручный меч… Странно, да?

Я списал все на свое чувство «подавленной романтики». Помните этот термин Де Кампа?

Оля умела появляться из-за поворота, внезапно и неожиданно, сверкая глазками и очаровательной улыбкой, а затем так же внезапно исчезать. Этому тоже можно было найти объяснение: одевалась она всегда не по сезону, а весенняя мартовская погода не располагала к неспешным романтическим прогулкам. «Я — привыкший к морозу северный олень!» — сообщила она мне как-то сквозь смех, в ответ на справедливую обеспокоенность ее здоровьем. Девушка из странной старой сказки…

Я влюблялся не сразу, а постепенно, шаг за шагом. Может, это было своеобразной данью привычке — вусмерть «запасть» на кого-нибудь из однокурсниц.

Она нравилась мне. Я долго пытался понять, нравлюсь ли я ей. Так обычно и бывает. Беззаботная ежедневная студенческая толкотня.

Мы ходили обедать в столовую, неподалеку от родного «коробка». Самую настоящую столовую, в которой я вел себя, словно пришелец. Поверьте, отличить по виду пирожок с морковкой от пирожка с картошкой в таких заведениях бывает не так просто. Никогда не понимал людей, выстраивающихся в огромную очередь, чтобы всего лишь пожрать. До этого мои познания в общепите ограничивались засохшей пиццей и стаканом кофе в каком-нибудь «фаст-фуде».

Впрочем, я до сих пор придерживаюсь компромисса и обедаю в уютных кафе, где нибудь на берегу речки, с чудесным видом из окна.

Я понял, что влюбился, после того, как нарисовал ее портрет. Это был действительно хороший портрет. Я выписал каждую черточку, каждый изгиб ее тонкого носика, иронический прищур глаз и загадочную улыбку. Наверное, это стоило сделать. Хотя бы для того, чтобы разобраться в собственных чувствах…

В тот год лето было дождливым, а осень быстро перешла в зиму, как сейчас, когда я пишу эти строчки. В начале октября яркий листопад вдруг сменился холодной снежной завесой, и город стал белым, словно старый седой медведь. А когда ветер унес пелену тусклых облаков, яркое ослепляющее солнце отразилось в сугробах миллионами маленьких алмазных звездочек.

В один из таких чудесных дней мы стояли на остановке и медленно замерзали.

— Хочу трамвай! Хочу трамвай! — приговаривала Ольга, ритмично притаптывая снег кроссовками.

— Мне больно на тебя смотреть, — процедил я сквозь зубы, уже отстукивающие мотивчик из «Лебединого озера».

— Сам не лучше. Хотя, если так пойдет дальше, я залезу к тебе в пальто! — при этих словах она стала похожа на хитрую рыжую лисичку.

— Ищешь, где можно комфортно перезимовать?

— Нашла. Срочно подвинься!