Темная половина

Кинг Стивен

Вопрос: Воробьи — мои?

Ответ: Да.

Вопрос: Означает ли это, что когда он писал «ВОРОБЬИ СНОВА ЛЕТАЮТ» на стене Клаусона и на стене Мириам, он не знал, что делает, и не помнил об этом, когда закончил?

Ответ: Да.

Вопрос: Кто написал про воробьев? Кто написал это кровью?

Ответ: Тот, кто знает. Тот, кому принадлежат воробьи.

Вопрос: Кто это —

тот, кто знает? Кто владелец воробьев?

Ответ: Я — тот, кто знает. Я владелец.

Вопрос: Был я там? Был я там, когда он убивал их?

Он вновь на мгновенье замешкался, написал: «Да», — а потом:

Нет. И то и другое. У меня не было транса, когда Старк убивал Гэмэша и Клаусона, во всяком случае я такого не помню. Я думаю то, что я знаю… То, что я вижу… может быть, оно растет.

Вопрос: Он тебя видит?

Ответ: Я не знаю, но…

— Он должен, — пробормотал Тэд и написал:

Он должен знать меня. Он должен меня видеть. Если он, И ВПРАВДУ, написал те романы, он знает меня уже очень долгое время. И его собственное знание, его собственное видение тоже растет. Вся эта отслеживающая и записывающая аппаратура не сумела провести хоть чуть-чуть старую лису Джорджа, верно? Нет — разумеется, не сумела. Потому что старая лиса Джордж знал, что аппаратуру поставят. Нельзя десять лет писать криминальные романы и ничего не знать о таких примочках. Это одна причина, по которой аппаратура не засекла его. Но вторая причина — даже лучше, ведь так? Когда он захотел поговорить со мной, поговорить так, чтобы нас никто не слышал, он точно знал, где я буду и как меня достать, правда?

Да. Старк позвонил домой, когда хотел, чтобы его подслушали, а когда не хотел, позвонил в магазинчик Дэйва. Почему в первом случае он хотел, чтобы его подслушали? Потому что ему нужно было довести до сведения полиции — он знал, что они слушают, — что он не Джордж Старк и сам знает об этом… что он покончил с убийствами, что он не придет за Тэдом и его семьей. Была и еще одна причина. Он хотел, чтобы Тэд увидел голосовые отпечатки, которые — а он и об этом знал — они сделают. Он знал, что полиция не поверит в эту улику, какой бы неоспоримой она ни казалась, но Тэд… Тэд поверит.

Вопрос: Откуда он знал, где я буду?

И это был хороший вопрос, не так ли? Он впрямую затрагивал то, как двое разных людей могут обладать одинаковыми отпечатками пальцев и голоса и как могут двое разных младенцев получить совершенно одинаковые синяки, особенно… Особенно, если по условию задачи только один из малышей ушиб ножку.

Но он знал, что такие вещи уже встречались, были хорошо проверены и приняты как данность по крайней мере в случаях с близнецами; связь между идентичными близнецами была даже более жуткой. Где-то около года назад он читал об этом статью в журнале новостей, читал ее очень внимательно, потому что у самого были двойняшки.

В статье описывался случай с идентичными близнецами, которых разделял целый континент, — когда один из них сломал левую ногу, другой испытывал те же

раздирающие боли в левой ноге, даже не зная, что случилось с его двойником. Были еще идентичные девочки, придумавшие свой собственный язык, — язык, который никто, кроме них двоих, не знал и не мог понять. Эти близняшки так никогда и не выучили английский, несмотря на высокие показатели теста на коэффициент интеллектуальности. Зачем им нужен был английский? Им было достаточно понимать друг друга и… больше ничего… И еще в статье говорилось о двух близнецах, увезенных в детстве друг от друга и встретившихся уже взрослыми — встретившись, они обнаружили, что оба женились в один и тот же день одного года на женщинах с одинаковыми именами и поразительно схожей внешностью. Более того, обе пары назвали своих первых сыновей Робертами. Оба Роберта родились в один и тот же год и в один и тот же месяц.

Половина и половина.

Пере и кресток.

Бим и Бом.

— Тилли и Тим думают, как один, — пробормотал Тэд. Он протянул руку и подчеркнул последнюю написанную им строчку:

Вопрос: Откуда он знал, где я буду?

Под этим он написал:

Ответ: Потому что воробьи опять летают. И потому что мы близнецы.

Он открыл чистую страницу в своем дневнике и отложил ручку в сторону. С сильно стучащим сердцем и ежащейся от страха кожей он вытянул правую руку и вытащил из вазы один бероловский карандаш. Казалось, он тихонько жжет его ладонь каким-то странным слабым огнем.

Пора браться за работу.

Тэд Бюмонт склонился над пустым листком, замер на мгновение, а потом большими печатными буквами сверху написал «ВОРОБЬИ СНОВА ЛЕТАЮТ».

2

Чего он все-таки хотел добиться с помощью бероловского карандаша?

Это он знал. Он хотел попытаться ответить на последний вопрос — настолько простой и очевидный, что он даже не удосужился записать его: мог он сознательно войти в транс? Мог он заставить воробьев летать?

Идея подразумевала некую форму психического контакта, о которой он читал, но которой никогда сам не видел: механическое письмо. Тот, кто пытается войти в контакт с умершей (или живой) душой таким способом, слабо сжимает в руке ручку или карандаш, приставленный кончиком к чистому листу, и просто ждет, когда дух — скорее всего, в переносном смысле, — начнет водить им по бумаге. Тэд читал, что к механическому письму, которым можно заниматься и с помощью доски Оуиджа, часто относятся, как к шутке, игрищу на вечеринках, но оно может быть чрезвычайно опасно, потому что каким-то образом открывает пишущего и делает его доступным для чужой воли.

Нельзя сказать, что Тэд верил или не верил, когда читал об этом; это казалось столь же далеким от его собственной жизни, как поклонение языческим идолам или сверление черепа для избавления от головных болей. Теперь ему казалось, в этом есть свой сокровенный смысл. Но ему придется представить себе воробьев.

Он стал думать о них. Он пытался вызвать у себя образы всех тех птиц, всех тех тысяч птиц, сидевших на гребнях крыш и телеграфных проводах под чистым весенним небом, ждущих некоего телепатического сигнала — команды взлететь.