Темная симфония

Фихан Кристин

— Может быть, потому что сегодня ты боишься меня. Возможно, потому что между нами должна быть честность, а мое молчание может быть истолковано как обман. В любом случае, я не могу находиться с тобой в течение дня и буду необычайно признателен, если ты наймешь личного телохранителя.

Антониетта застыла. Руки Байрона с необычайной нежностью спустились с ее волос к плечам.

— Прежде чем начнешь протестовать, выслушай меня. Ты в силах и сама произвести отбор и выбрать себе телохранителя. Но если не хочешь попасть в беду, позволь это сделать мне. У меня есть кое-какие

связи. Я бы с радостью проводил вечера и ночи здесь с тобой, присматривая за тобой, но я просто физически не могу находиться здесь все время. Если ты это сделаешь, я буду меньше беспокоиться.

Интуитивно Антониетта знала, что он не говорит ей всей правды. В его голосе прозвучали предупреждающие нотки. Что-то, что она не смогла уловить. Она была Скарлетти, а Скарлетти обладали способностью видеть неподвластное другим. Байрон поставил ультиматум. Ему не нравилось делать это, но он был решительно настроен на что-то, что она не могла понять. Единственное, в чем она была уверена, что не будет соглашаться с этим.

Она лежала неподвижно, чувствуя тяжесть его тела, когда он склонился над ней. Ощущая его тепло.

— Ты не совсем человек, — слова вырвались прежде, чем она смогла их изменить. Прежде, чем смогла остановить себя. Это был вызов. Требование. Ошибка.

Молчание затянулось. Выросло. Она знала, что это был намеренный выговор за ее дерзость. Ее темный поэт не любил вопросов. Снаружи по витражным окнам снова забил ветер. Зловеще шепча. Будучи всегда чувствительной к вибрациям, она почувствовала, как ее охватила дрожь.

Антониетта вцепилась пальцами в покрывала, но выражение лица сохраняла невинным. Она была непоколебима. Она не признавала ни властности, ни угроз. Она была законом сама себе. Но пусть он выразит свое неодобрение.

— Ты Скарлетти. И я также сомневаюсь, что ты полноценный человек. Что ты? — его руки скользнули к ее горлу, погладили пульсирующую жилку.

Его прикосновение завораживало. Слепило ее, выводило из равновесия, хотя ей было необходимо сохранять благоразумие.

— Ну, существует история, которую рассказывают всем нашим детям, — ответила она, стараясь внести легкость в их разговор. Ей хотелось верить, что именно завывающий ветер, с такой настойчивостью стучащий в ее окна, был причиной ее дрожи. — Возможно, ты был бы не прочь услышать это объяснение. Есть несколько настенных гравюр в потайных ходах и загадочные упоминания в дневниках, которых достаточно, чтобы убедиться, что зерно истины есть в каждой самой абсурдной истории, — она надеялась отвлечь его. Надеялась удержать его рядом с собой как можно дольше. Даже если ради этого придется раскрыть тайны, какие не следовало.

— Расскажи мне эту историю.

— Ты собираешься позволишь мне сесть? — пусть думает, что это удивительная сказка на ночь.

Его рука продолжала лежать на ее горле, его пальцы широко раздвинулись. Ребро его ладони покоилось на нежной возвышенности ее груди, кружева на которой натянулись, едва прикрывая. И Антониетта могла ощущать тепло его ладони с каждым сделанным ею вздохом. Становилось трудно, почти невозможно дышать.

— Нет, я собираюсь тебя поцеловать.

Слова

были сказаны в уголок ее рта. Она почувствовала его тепло, ожидание, от которого сжались ее мышцы, и тысячи крыльев бабочек затрепетали в ее животе. Дыхание застряло у нее в легких, пойманное там в ловушку. Неужели она действительно собирается лежать, как пленная сабинянка, и ждать прикосновение его рта? Ждать, когда он завладеет ее сердцем и душой? Инстинктивно она подняла руки и ударила по его твердой, как камень, груди. Когда ее ладони дотронулись до него, то почувствовали твердые мускулы, его тепло.

Не существовало никакой возможности оттолкнуть его. Ее сила пропала в один миг, тело растворилось в желании настолько сильном, что она вздрогнула. Антониетта хотела его каждым своим вздохом. Голод поднялся из ниоткуда, поглощая ее, лишая здравого смысла и заполняя одним желанием. Она издала едва заметный звук протеста. Или мольбы об его темном объятии. Она честно не знала, что это было. Она только знала, что была рождена для него, чтобы находиться в его руках. Он был запретным плодом, в силу того кем была она. Кем и чем был он. Но это не имело значения. Здесь и сейчас, в темноте ее спальни, с протестующе завывающим за окном ветром, Антониетта просто отдавала себя ему. И брала, что хотела сама.

Она уткнулась губами в его шею. Попробовала на вкус кожу. Вдохнула запах. Ее губы прошлись, словно легкое перышко, по его шее, по горлу. Осмелев, она зубами укусили его за подбородок. И почувствовала ответную реакцию его тела — напряженного, набухшего, подходящего ей так, словно они уже были одним целым.

Его руки сжались вокруг нее, запутавшись в волосах и притянув к нему ее голову.

— Ты уверена, что это то, чего ты хочешь? — потребовал он правду. Одну только правду. — Назад пути не будет, Антониетта. Я не отдам тебя. Я отказываюсь снова становиться всего лишь другом твоего дедушки и вести с тобой только вежливые разговоры.

— Я хочу, чтобы ты поцеловал меня, Байрон, — заявила она, уверенная в этом больше, чем в чем-либо другом за всю свою жизнь. — Я мечтала о твоих поцелуях. — И помоги ей Боже, она не лгала.

Его рот оказался горячим, сильным и властным. Это было все, о чем она мечтала. Совершенное тепло, совершенный огонь, проносящийся через него, через нее. Он поглощал ее, целуя так, словно ему никогда не будет достаточно. Она могла затеряться в его тлеющей страсти. Она знала, что могла. Просто вспыхнуть и подняться с ветром к облакам и ночному небу, где будет свободно парить вдали от ежедневных интриг и драм палаццо.

— Байрон, — она прошептала его имя в шелковистое тепло его рта, ее руки зарылись в его густые длинные волосы, ведя себя так же собственнически, как и он.

Его рука сжала ее грудь, и язычки пламени затанцевали на ее коже, обожгли живот и исторгли стон из ее тела. Его рот покинул ее, цепочкой маленьких поцелуев спустившись к ее горлу. Его язык туда-сюда прошелся по ее пульсу, в то время как его рука обхватила ее грудь через прекрасное кружево, а его большой палец начал поглаживать сосок, превращая тот в твердый ноющий пик.