Темная сторона Эмеральд Эберди
Шрифт:
Я пожимаю плечами. Слежу за тем, как парень достает из кармана телефон и ставит на плей какую-то быструю музыку. Уверена, что он пришел сюда не за этим, но решаю не вмешиваться. В конце концов, дружить со мной сложно, и я бы на месте Блумфилда уже давно бы унеслась с дикими воплями.
– Прикольно, - радуется Венера. Такое чувство, что осчастливить ее смог бы и дождь из сосновых иголок. – Мелодия такая быстрая. Мне нравится.
– А тебе? – нерешительно спрашивает Саймон. Он смотрит на меня, а я готова тут же провалиться сквозь землю. Чертов умник. – Как песня тебе?
–
– Сойдет?
– Ничего так. Бывает и лучше, конечно. Но слушать можно.
– Слушать можно, - будто эхо повторяет он, - понял.
– Саймон…
Я замираю. Гляжу в глаза парня и неожиданно понимаю, что веду себя, как полная и бесчувственная идиотка. Сколько можно страдать фигней? Это ведь Блумфилд, мой друг. Я не должна разговаривать с ним в подобном тоне. Я вообще должна схватить его за руку и никогда не отпускать, ведь если он до сих пор рядом со мной – после стольких проблем и неприятностей, после того риска, что навис над его головой – это что-то значит. И такое нельзя просто взять и не заметить. Друг познается в беде, верно? Саймон не бросил меня и не испугался опасностей. Что мне еще, черт подери, нужно? Чего я вообще добиваюсь? Я хоть сама понимаю, на что обиделась? Почему молчу? С какой стати строю из себя фифу?
– Вообще-то песня хорошая. – Я сглатываю и криво улыбаюсь. – А если честно, мне всегда нравится то, что нравится тебе, ковбой. Мог бы и не спрашивать.
Блумфилд довольно лыбится. Кивает мне, а затем переводит взгляд на Венеру. Мне почему-то кажется, что делает он это непроизвольно. Просто смотрит на девушку, ведь не может на нее не смотреть. Саймону определенно по вкусу находиться рядом с Прескотт. Так что, может, я чересчур наивная, раз решила, что он пришел, чтобы со мной мириться?
– Музыка – это так интересно, - восклицает Венера и подходит к парню. Он сразу же напрягается и вытягивается, будто струна. – У тебя есть что-то еще? Я не помню, когда в последний раз слушала нечто подобное. Мне даже захотелось танцевать, представляешь?
– Правда?
– Да!
– Ну, я бы смог найти что-то похожее. Может, эта?
Блумфилд меняет трек, а Прескотт еще шире улыбается. Пока они изучают плейлист и строят друг другу глазки, я разворачиваюсь и незаметно покидаю комнату. Уверена, им мое присутствие необязательно. Даже интересно, кто из них первый поймет, что бешеное сердцебиение и жар возникают не из воздуха. А то решат, что это грипп или еще что-то.
Я бреду в комнату, когда замечаю Мортимера. Первый порыв, сорваться с места, но я не поддаюсь соблазну. Разглядываю его белую рубашку с каплями крови на воротнике и рукавах, и недоуменно вскидываю брови: сколько можно безрезультатно пытать Хантера? Неужели этот человек не поддается никакому воздействию?
– Привет, Морти, - вздыхаю я. Старик некоторое время просто смотрит на меня. Мне даже становится не по себе. – Ты на чердак? Опять к Эмброузу?
Он не отвечает. Просто кивает и собирается уйти, но я останавливаю его, схватив за локоть. Не знаю, что сказать. Просто крепко стискиваю зубы и шепчу:
– Прости меня. – Мне стыдно поднять глаза. – Я не понимала, что делаю. Мне очень жаль, пусть я априори и не
– Считаешь, я могу тебя ненавидеть? – наконец, подает голос старик. Он поднимает мое лицо за подбородок и тяжело выдыхает. В его глазах проскальзывает тень сожаления, а затем там загорается тепло, о которое так и хочется греться. – Все мы успели запачкать в крови руки, дорогая. Я просто не хотел, чтобы у тебя это произошло так рано. Вот и все.
– То есть ты не собираешься изгонять меня из вашего уютного братства?
– Нет, Эмеральд, не собираюсь.
– И презирать не станешь?
– Я не имею права. Да, я и не смог бы. Мы прощаем близким даже самые ужасные из грехов, разве ты не знала? Обвинять себя можешь лишь ты одна. Это не моя обязанность.
– А какая твоя обязанность?
– К сожалению, воспитать война, а не флориста. Но лучше бы мы учились составлять букеты, чем убивать людей.
– Эмброуз рассказал что-нибудь?
– Нет, - выдыхает Цимерман и зовет меня за собой. Мы поднимаемся на чердак. – Я думаю, пора воспользоваться услугами мисс Прескотт.
– Какими еще услугами?
– Нам нужно понять, знает ли Хантер что-либо о револьвере, из которого застрелили его отца. Есть два варианта: поговорить с ним или проникнуть в его мысли, что возможно благодаря нашей новой знакомой.
– Ого, а она способная.
– Очень. Правда, у всего есть побочные эффекты. Проникая ему в голову, она точно заденет что-то важное. Иными словами, наша милая Венера может прожечь ему мозги, а я не хочу лишать рассудка человека, знающего так много о Сомерсете.
– Но, насколько я понимаю, Хантер молчит.
– Ни слова. За четыре дня, он даже звука не вымолвил. И я понятия не имею, как же к нему подступиться. У него будто нет ни сердца, ни эмоций, ничего.
– В каком-то смысле так и есть, Морти. Сет сказал, что сердца его детей не бьются. И как ни странно, ты забыл об этом упомянуть в нашем разговоре…
– А что об этом говорить, - старик небрежно пожимает плечами и смотрит на меня с тенью усмешки, - обычное дело в мире, где нашел себе место двухсотлетний мужчина.
– Ну, да. Конечно. Ничего особенного. И даже ведьма в тренажерке – сущий пустяк.
– Знаешь, ведь есть те, для кого это не является странностью. Мы привыкли думать, что люди смотрят на мир одинаково. Но разве это правда? Наивно полагать, что мысли у нас совпадают, что они идентичны. Даже мы с тобой по-разному смотрим на многие вещи. Что уж тут говорить о других? Соберись незнакомцы в одной комнате, и случится драка, ведь истина на простые вещи у каждого своя. Для тебя черное – это черное. А для кого-то, черный цвет – цвет зарождения жизни, цвет фантазий. Ты скажешь: небо синее. Но физик вдруг приведет огромное количество доводов, отрицающих это. Тогда ты заорешь: трава зеленая! И биолог отрежет свое грубое – нет, заставляя тебя ощутить себя растерянным и сбитым с толку. Ты спросишь: как же нет, если так думают все? Но все ли? И правильно ли это? Потому не стоит смеяться над тем, что кажется странным. Мы многого не знаем, а даже то, что знаем – очень часто не понимаем.