Темная сторона российской провинции

Артемьева Мария

Потому-то девочка и сбежала. Скрылась, никому ничего не сказав.

Может быть, теперь она живет где-то в другом городе, тайно от всех? Может, она подалась в бега, чтоб разыскать отца, которого никогда не знала и от которого в доме осталась лишь одна мутная черно-белая фотокарточка без подписи.

Как Лилька могла узнать, что это он, ее отец, — на полуслепой старой фотографии, если никто никогда не говорил ей об этом, — никто не задумывался. Люди как будто не хотели верить в то, что зло возможно. Что оно не зависит от их воли.

И они винили

Лильку и ее мать в том, что это они обнажили правду о зле, выплеснули ее на поверхность.

Мне кажется, с того момента, когда тетю Аню убедили, что Лилька пропала по ее вине, мать Лилькина уже не могла адекватно воспринимать действительность.

Она чокнулась. И тогда ее оставили наконец в покое.

А Лилю не нашли.

* * *

Мы, ее друзья, продолжали жить дальше. Мы учились по-прежнему и все так же дружили.

Правда, наши детские отношения с годами изменились, ведь изменились и мы сами. Маленький Костик Божко так вытянулся к девятому классу, что сделался волейбольной звездой нашей школы; Сережка безнадежно втюрился в Таньку, она же увлеклась рисованием и больше не хотела тратить время на дискотеки и бессмысленные походы в кино, куда он постоянно звал ее.

Вадим, тяжелее других переживший Лилькино исчезновение, во втором полугодии десятого класса обратил, наконец, внимание на меня. И у нас с ним начались-таки те чудесные романтические отношения, о которых я давно мечтала.

Но все это было уже другое и по-другому. Я знала теперь, чего хочу, — и новая мечта была для меня дороже любых отношений с мальчиком.

Я собиралась лучше всех сдать экзамены и поскорее расстаться с нашим городом. Вырваться из его разрухи, тени и нищеты. Поступить в столичный университет. Окунуться в другую жизнь, яркую и полную новых соблазнов.

А Вадим — я знала, и он это знал — был обречен застрять в родной глуши навсегда. Звезд с неба он в школе не хватал и, конечно, не смог бы никуда поступить.

Лучшее, что может случиться с ним, — это если отец уговорит своего шефа, и тот возьмет Вадика работать на шиномонтаже. Тогда со временем он сделается механиком и будет зашибать достаточно денег, чтобы каждый вечер пить свежее пиво в баре на станции с мужиками или развлекаться с очередной подружкой у себя в гараже.

Я понимала это и не строила ненужных иллюзий.

Я уже придумала, как у нас с ним все будет.

На выпускном в школе я разрешу ему все — в первый и последний раз. Пусть это будет нашим по-настоящему романтическим, главным свиданием.

Чтобы он запомнил это на всю жизнь — бал, красавица в воздушном крепдешиновом платье и первые объятия первой любви… Счастливая светлая сказка. Я очень хорошо все придумала.

И только одну-единственную деталь упустила — первой любовью Вадима была не я, а пропавшая Лилька Волкова.

* * *

Помню, как ложилась спать в ночь перед выпускным. Последний раз полюбовалась на свое потрясающее роскошное платье, специально пошитое в ателье для

знаменательного дня. Погладила его руками, нежно, как живое существо, и положила на спинку стула.

Я легла спать чуть раньше, чтобы утром успеть сбегать в парикмахерскую, сделать праздничную прическу. Я рассчитывала отправиться на выпускной бал во всеоружии и с великолепным настроением.

Мама зашла ко мне перед сном и, улыбаясь, пожелала спокойной ночи. Свет погас, я свернулась уютным калачиком под одеялом и закрыла глаза, рассчитывая на сладкие сны.

Но вышло иначе.

— Марина! — внезапно окликнули меня. Я вздрогнула и очнулась. — Иди за мной…

Окончание фразы я не расслышала, а голос показался знакомым. Я открыла глаза.

— Ну же! Маринка, скорей…

Странно. Я определенно знаю этот голос, но… Имя вертится на языке, а вспомнить не могу! Удивленная, я встала. Накинула халат, тапочки.

— Маринка! Да что ж ты копаешься? — сердито подгонял кто-то невидимый.

Я оделась и вышла туда, куда голос звал меня — на лестницу. Из подъезда — за дверь, на улицу. Мимо качающегося фонаря, киоска «Роспечати», старой школы и дальше, по переулку.

Голос, направлявший меня, звучал близко, совсем рядом. Я подчинялась ему, словно невидимка вел меня за руку.

А вот и знакомый забор, и лаз в заборе. Не смущаясь и не сомневаясь, протискиваюсь между выломанными досками и оказываюсь в душной и густой непроглядной темноте.

Но почему-то продолжаю хорошо все видеть. Передо мной — зловещие стены Красного дома. Окна на втором этаже поблескивают надменно, как пенсне какого-нибудь аристократичного злодея, зато нижние — ощеряются чернотой, сердитым оскалом беззубого грабителя.

— Марина!

Я поворачиваю голову и вижу в проеме между колоннами, там, где когда-то была входная дверь, тоненькую детскую фигурку.

Ее озаряют сзади слабые, дрожащие лучи света. Источник этих лучей мне непонятен — на свечу или фонарик не похоже, скорее, какое-то фосфорическое излучение, как от гнилушек на болоте. Оно идет из подвала дома.

— Марина, я здесь, — говорит голос, и я, наконец, понимаю, что это не сон, — я действительно вижу ее, Лильку.

— Ты что, не узнала меня? — Она улыбается и склоняет голову набок — такой характерный, узнаваемый жест. Никаких сомнений — это она.

Я безумно рада, что она жива, и хочу сказать ей об этом, но от изумления горло перехватывает спазм.

— Лилька… — задыхаясь, шепчу я. — Лилечка!

Она кивает, светлые волосы подпрыгивают пружинками, выбившись из-под желтой шапочки. Но тут слабые дрожащие лучи, льющиеся изнутри Красного дома, заслоняет чья-то громадная черная тень. Кто-то появляется за спиной у Лильки, протягивает к ней руки. Словно гигантский паук, накидывает сети мрака…

Я пытаюсь закричать, предупредить подругу, чтобы она увернулась и бежала ко мне, — но поздно: тень наползает на Лильку сзади, подминает под себя, глотает и утаскивает вниз, в подвал Красного дома-чудовища.