Темная вода
Шрифт:
– Нет, - не согласился ехать Куприяныч.
– Ты сперва сбегай посмотри, что там... А то, как вчера, опять вляпаемся, не глядя.
– Это я мухой, - согласно кивнул Олега и зашагал вниз, поплевывая подсолнечными кожурками.
Но едва он скрылся под навесом ракит, как тут же появился вновь и поспешно с застывшим лицом взбежал на гору.
– Ружье!
– выдохнул он запаленно.
– Дай ружье скорее...
– А в чем дело?
– не понял Куприяныч.
– Кажется... кабан...
– засуетился он возле машины.
–
Олега досадливо поморщился, выхватил чехол со своей "тулкой", накинул на шею патронный пояс и снова пустился к ракитам. Мы с Куприянычем машинально потрусили следом.
– Только сунулся туда...
– возбужденным шепотом оповещал Олега, - а там что-то черное... прямо на дороге... в колее копается... Колея глубокая, одна только спина видна... Точно: кабан!
– Причудилось, поди, со вчерашнего...
– ворчал Куприяныч, и тучное его лицо сотрясалось от неловкой побежки под уклон.
– Да чего мне врать!
– обиделся Олега.
– Вот сами увидите... если еще не смылся... Вы тише давайте... Кончай кричать...
Олега, настороженно приподняв плечи, вкрадчиво вступил в аллею, мы же с Куприянычем, тоже внутренне изготовясь, следовали за ним в пяти-шести шагах...
После открытого солнечного пространства здесь, под толщей ветвей, было серо и поначалу даже сумеречно. Повеяло горечью томленого листа, погребным духом непросыхающей земли, древесного корья. В узкой теснине одной из колей ртутно высветилась давняя, застойная вода. В той же колее чуть подальше и в самом деле шевелилось что-то невнятное, неопределенное, но явно живое.
Должно быть, почуяв постороннее присутствие, это нечто суетно зашевелилось, выпятилось черным лоснящимся горбом, приподнялось над острыми гребнями канавы и вдруг обернулось в нашу сторону.
В удивленном смятении увидели мы блеклый, желтоватый косяк человеческого лица, обернутого серым самотканым платком. Старая женщина немощно приподнялась с четверенек и, так и не выпрямившись в полный свой полудетский росток, застыла в колее. Измазанные сметанной грязью кисти рук отстранение свисали по бокам черного плюшевого полусака, тоже заляпанного шлепками дорожной жижи.
– Фу ты черт!
– облегченно выдохнул Олега и опустил выставленную вперед двустволку. И вдруг заорал запальчиво и гневно: - Ты что, старая?! Чуть до греха не довела! А если б пальнул нечаянно?
Старуха продолжала немо, как бы виновато горбиться, безвольно расставив, как не свои, черные, земляные ладони. В подлобных впадинах, затененных нависающим платком, обозначились красноватые, слезливые прорези глаз, в сыромясой глубине которых уже нельзя было распознать, есть ли там еще что-либо живое, способное воспринимать внешний мир.
Олега отбросил ружье и подскочил к старухе. Подхватив под мышки, он выволок ее из канавы.
– Ты чего так дрожишь? Напугалась?
– спросил он, заглядывая под осунутый на глаза платок.
–
– Не вижу я...
– слабо, почти только одними губами произнесла старуха. Темная вода у меня...
– А дрожишь-то чего?
– Уморилась я... Колевины вон какие... Всю душу вынули...
– Ты что, совсем не видишь?
– допытывался Олега.
– Щас дак совсем... Мутно, как сквозь рядно...
– Как же ты шла? По такой клятой дороге?
– Я в очках была. В очках маленько видно... Да и то одним глазом токмо.
– Так очки-то где? Потеряла, что ли?
– Да вот...
– Старуха шевельнула расставленными руками, делавшими ее похожей на ушибленную ворону, у которой не складывались помятые крылья. Запнулась я да и сронила с носа.
Олега повертел головой, озираясь, даже посмотрел себе под ноги, приподнимая то один, то другой сапог.
– Где обронила-то? В каком месте?
– Тутотка и сронила.
– Ну хоть приблизительно покажи!
– начал кипятиться Олега.
– Да как я тебе покажу? Я и сама не знаю, где я, куда забрела... Небось битый час на четверях лазила...
Мы все трое разошлись по низине, обшаривая глазами колеи и колдобины, заодно прикидывая, пройдет ли это место машина.
Дорога оказалась непроходимой даже для нашего полноприводного "газика".
Пошарив еще окрест, мы, кажется, нашли выход: протиснувшись между деревьев, надо будет попытаться вырулить "на деревенский окраек, на забурьяненные огородные зады, по которым, подмяв саженный дурностой, кто-то уже проложил колесный починок.
– Ладно, будем и мы пробовать, - согласился на объезд Куприяныч.
– Пойду за машиной.
Он ушел, а Олега, подобрав в кустах какую-то жестянку и зачерпнув стоялой воды, подступился к старухе:
– Давай, мать, руки маленько обмоем. А то вон как испачкалась.
– Дак и угваздаешься, - начала обвыкаться старуха. Она послушно свела ладони ковшиком, выставила их перед собой.
– От машин да тракторов альнишь земля дыбом. Шарила, шарила - нигде ничего... Утопли небось мои стеколки. Ежли теперь сапустат трактор проедет, дак и вовсе раздавит али зароет колесами... Трактора нынче выше хаты стали, а все толку нема...
– Трактора, мать, делались не пахать, а пушки таскать, - пояснил Олега. Давай-ка заодно сапоги ополоснем. Станешь опять как новая! Тебя как хоть зовут?
– Ульяна я, - назвалась старуха.
– А по отчеству?
– По отчеству, милай, мене уж давно не кличут. Допрежь хоть в колхозных бумагах две буквы ставили. А теперь я из всех бумаг выставлена. Так что бабка Уля я. А мне и ладно, таковская.
– Так ты откуда шла?
– спросил Олега, еще раз сходив за водой.
– В магазин бегала - бодрясь, сказала Ульяна, вытирая обмытые ладони о полы одежки.