Темно-синий
Шрифт:
Идеальная парочка, черт их возьми. И зачем я сегодня только в школу пришла?
Мне так плохо от того, что вокруг столько людей, у которых нет никаких проблем, вообще никаких — они и понятия не имеют, что значит потерять сон из-за чего-нибудь, — что я вдруг снова начинаю писать, хотя клятвенно себе обещала, что не буду, не буду…
Если бы у меня была сигарета, я бы выкурила ее. Если бы у меня был мужчина, я бы обняла его. Если— Аура? Аура, милая? — Это миссис Колейти — смотрит на меня с фальшивым, показным беспокойством. Спорить могу, она наносит его на лицо, словно тушь для ресниц.
— Да, — говорю я и подвигаю свой стул. Где они берут эти школьные стулья? Тяжелые, как не знаю что. — Я вас слушаю очень внимательно, — продолжаю я, машинально перелистывая страницы тетради.
Штука в том, что, когда учителя не относятся к нам как к наглому и опасному сброду, они начинают разговаривать с нами, как с детишками из детского сада. Ну то есть они воображают, что мы взламываем их компьютеры и завышаем себе оценки, держат свои кошельки как можно ближе к себе, так как считают, что мы можем продать их личные данные в Интернете, но в то же время отказывают нам в способности понять такую простую вещь, как метафора.
Хотите метафору, миссис Колейти? Здоровый рассудок — это сонет со строгим ритмом и рифмой, а мой ум — это свободный стих.
11
Для отслеживания изменений в поведении психически нездорового члена семьи может быть полезным вести дневник. Часто подобные изменения настолько незаметны, что родственников может застать врасплох острый приступ психоза. Дневник может помочь выявить психотическую вспышку на ранних этапах.
— С днем рождения, красавица, — не успев открыть дверь, воркует Брэнди голосом Бетти Буп. Она осчастливливает меня фальшивым объятием и чмоканьем воздуха у щеки — так приветствуют друг друга участницы женских объединений в колледжах, — затем отступает назад, чтобы я могла проникнуть в просторный, расположенный в центре города лофт, где она живет с папой и Кэролин.
Уроки отменили из-за того, что всех учителей погнали на какие-то курсы повышения квалификации, но я могла бы придумать миллион вещей, которыми предпочла бы заняться, вместо того чтобы тащится сюда, — например, можно было бы зажать голову в тиски или попросить кого-нибудь выдрать мне все ногти на ногах. Но сегодня мой день рождения, а это значит, что пора папе и Брэнди разыграть роли по-настоящему добрых людей, которые даже общаются с другой папиной дочерью.
Дверь захлопывается, и Брэнди картинно
— Люди из фирмы, организующей праздники, только что ушли. Я уже не надеялась, что они вообще появятся.
— Праздники? — повторяю я, похолодев. — Я не собираюсь ничего праздновать. Я папе это говорила. Надеюсь, вы никого больше не пригласили?
Брэнди кивает:
— Только ты, я, Кит и Кэролин. Но шестнадцать лет бывает лишь раз в жизни. — Она тянет за свою блузку, как будто так разрывается между мужем, сыном и сантехником, который приходит чинить их тошнотную ванну с гидромассажем, что не может даже найти времени, чтобы прикупить себе приличной одежды. Но дело-то в том, что ее блузка и юбка просто смердят дорогущим магазином, где она их и купила, и прекрасно подчеркивают ее подтянутую пилатесом талию и натренированные танцами ноги. — Больше никогда в эту фирму не обращусь. Они там не очень-то услужливы. — Брэнди закатывает глаза под отягощенные основательным макияжем ресницы.
Я бы могла сказать, что если бы я была на месте того, кто с ней разговаривал, то наверняка вышла бы из себя. Брэнди обращается с любыми поставщиками услуг так, словно они мальчишки, которые развозят заказы для захудалой пиццерии на углу. Я думаю, Брэнди бы сильно удивилась, если бы узнала, что очень даже способна обидеть кого-нибудь — меня, например, или маму, которая еще была замужем за папой, когда она нарисовалась на горизонте.
— Ты ведь любишь карри? — говорит Брэнди и, покачивая своей подтянутой попкой, идет в кухню с гранитными столешницами, травертиновым полом и абсолютно всеми кухонными принадлежностями, которые только было придуманы человечеством.
Мне больше нравится наш с мамой тридцатилетний оливковый холодильник.
— Привет, солнышко, — говорит папа, вываливаясь из спальни со светловолосой и явно чем-то недовольной Кэролин на руках.
Солнышко. Для меня это слово будто удар током. Потому что оно заменило мое настоящее имя, которое ему неловко произносить: Аура. Для него оно вроде татуировки, которую он опрометчиво сделал, когда ему было восемнадцать, и из-за которой он теперь всегда носит рубашки с длинными рукавам, даже в самую жару. Аура — слово из его растраченной впустую молодости, нечто, из чего он давно вырос.
— Мы сегодня немножко капризничаем, — говорит папа и целует Кэролин в макушку, а затем приглаживает ей челку.
— Показывают один из наших роликов! — кричит Брэнди из кухни. Она указывает на их идиотский телевизор, встроенный в дверцу холодильника, и принимается раскладывать по тарелкам индийскую еду. Не знаю, как кому, но, по-моему, от их карри слегка пованивает нестираными носками. — Обожаю этот ролик, — говорит она, пялясь в маленький экран. — Аура, ты его уже. видела?
Да спустись же на землю, в конце-то концов!
Единственное утешение во всем этом бардаке — я точно знаю, что родители Брэнди ненавидят папу. Даже так: ненавидят. Ведь их девочке полагалось выйти замуж за главу корпорации, или за нобелевского лауреата по химии, или — предел мечтаний — за президента какой-нибудь банановой республики. А не за жалкого страхового агента, у которого за плечами предыдущий брак и ребенок от него. Спорить могу, День благодарения ему нелегко дается. Я воображаю, как он вертится на семейном ужине (и размышляю о его неминуемом разводе с Брэнди, который гарантированно случится, как только она встретит своего нобелевского лауреата по химии), и это немного примиряет меня с сегодняшним убогим деньком.