Темное безумие
Шрифт:
Прошла уже неделя, а она все еще не понимает. Там нечего искать. Я здесь не ради того, чтобы разобраться со своими психотическими наклонностями. Я здесь, чтобы реабилитироваться и с надеждой ждать возвращение в общество.
Я здесь ради нее.
— Вам нравятся игры? — спрашивает она, откладывая стопку чернильных клякс.
Мои губы искривляются в улыбке. Мне нравится играть в игры С НЕЙ.
— Зависит от игры.
— Вы воспринимаете наше время вместе как игру?
Вопросы. Постоянно эти утомительные вопросы. Каждый ответ она превращает в вопрос. Отказываясь
— На самом деле, это вовсе не наше время, не так ли?
Она сводит тонкие брови.
— Вы считаете, я не уделяю время вашему лечению?
— Нет, — говорю я, выпрямляясь, насколько мне позволяют цепи. — Я чувствую, что вы уделяете время. Просто не тем вещам. Вы верите, что реабилитация возможна?
Она моргает.
— Не буду врать вам, Грейсон. У меня есть сомнения. Но мы не узнаем точно, если вы не будете всерьез воспринимать наши сеансы.
Интересно.
— Мне нравится, когда вы отвечаете на вопросы.
Она пытается скрыть улыбку. Закидывает ногу на ногу. Я глубоко вдыхаю, пытаясь почувствовать ее возбуждение.
— Мои ответы вам не помогут.
— Откуда вы знаете?
Она кладет руки на колени. Лондон не отрывает от меня взгляда, но я вижу, как ей хочется обернуть шнурок вокруг пальца. Она хорошо это скрывает — почти так же хорошо, как свою татуировку, — но однажды я это заметил. В кармане она прячет черную нить. На пальце видны бороздки на том месте, где она наматывает нить, снова и снова затягивая ее.
Интересно, почему она это делает, где она подхватила такую привычку.
— Вы сказали, что сомневаетесь, — говорю я, стараясь поменяться с ней местами. — Но что, если это не сомнение. Что если вы не хотите, чтобы реабилитация сработала.
У нее открывается рот. Из ее уст почти вырывается отработанный ответ, но она сдерживается.
— Почему я могу не хотеть, чтобы это сработало?
Я пожимаю плечами и снова расслабляюсь в кресле.
— Потому что это скучно — искать ответ, как вылечить больных и ненормальных. На самом деле вы хотите понять, почему вас так к этому тянет. Это гораздо интереснее.
Она слабо улыбается.
— Это логично. Конечно, мне интересна эта тема, и меня к этому тянет. Разобраться в твоем желании наказывать и убивать людей…
— Я никогда не убивал людей. — Никто из них не был человеком.
Она поджимает губы.
— Почему ловушки, Грейсон?
От ее вопроса я напрягаюсь. Не хочу об этом говорить.
— Почему бы и нет? Разве мы все — не жертвы какой-то ловушки? Жена в несчастливом браке. Ребенок, запертый в семье без любви. Женщина, попавшая в ловушку бесполезной, неудовлетворительной работы. — Я перевожу взгляд на ее рот. Атласно-розовые губы подергиваются.
— Теоретически. И эти ловушки не опасны для жизни.
— Но они могут быть…
— Ваши же ловушки предназначены для того, чтобы забирать жизни, Грейсон. Ваши жертвы вынуждены участвовать в них против воли.
Я глубоко вздыхаю.
— Это никогда не противоречит их воле. Их туда приводят их решения. Они должны нести
Ее рука медленно движется к карману, но вместо этого она кладет ее на подлокотник.
— Вы считаете себя богом? Предоставляющим своим жертвам шанс искупления?
Она может придумать что-то получше. Что-то получше этого невнятного лепета.
— Нет, я считаю себя охотником. Они не жертвы, а хищники, крадущиеся по лесу в поисках добычи. Если они оказались в ловушке охотника, значит, им не следовало заходить в этот лес.
Она облизывает губы. На мгновение появляется ее язык, чтобы подразнить меня. Один из ее грехов — соблазнение.
— Эта комната спроектирована как ловушка, — продолжаю я. — Вы заманиваете душевнобольных обещаниями выздоровления и свободы. Может, не физической свободы, а свободы от внутренних демонов. Как только они оказываются закованы в кандалы, — я дергаю цепи, — вы наслаждаетесь их страшными историями во имя психологии. Питаетесь ими, утоляя жажду извращенного любопытства. А потом публикуете статьи о бедных проклятых душах, у которых никогда не было шанса на спасение. Вы пожинаете славу, используя убийц и самих жертв.
Она тяжело и хрипло вздыхает. Ее вздох доносится до меня, скользит по коже, делая расстояние между нами невыносимым.
— Вы всегда так осуждаете людей?
Это линия допроса ни к чему нас не приведет.
— Нет, но мне всегда нравились паззлы.
— Паззлы, — повторяет она. — Почему?
Перед глазами непроизвольно всплывают воспоминания из детства. Я подавляю их.
— Мне нравится сама идея, что у каждой детали есть предназначение. Место, которому она принадлежит.
Лондон опускает ноги и выпрямляется, сидя в кресле. Она такая миниатюрная, что может свернуться в нем калачиком.
— Как вы думаете, где ваше место, Грейсон?
О, если бы она знала, как много значит этот вопрос. Но я здесь не для этого. Не ради своей истории. Это ради нее. Чтобы найти ее место в паззле. Пора начинать слой за слоем обнажать ее душу.
Я выдерживаю ее взгляд, не мигая.
— С вами, доктор Нобл. Мое место прямо здесь, с вами.
Между нами идет напряженная битва взглядов, и никто из нас не готов сдаться первым и отвернуться.
Но если я покажу силу, если она поймет, насколько я силен, то может потребовать моего перевода. Я решаю, что лучше не рисковать, провоцируя ее, и перевожу взгляд на цепь, лежащую у моих ног.
— Год назад я отказался от разговора с вами, — говорю я, наконец, отвечая на вопрос, заданный во время нашей первой встречи, — потому что я вам не доверял. — Я поднимаю взгляд.
Ее темные брови изгибаются.
— А теперь вы мне доверяете?
Доктор Лондон Нобл имеет репутацию человека, который выбивает осужденным убийцам более мягкий приговор или меньший срок. Она очеловечивает монстров. Она укрощает неукротимых. Она ответ каждому серийному убийце, приговоренному к смертной казни. Она их ангел милосердия.