Темное дело (сборник)
Шрифт:
— Вам мало здесь развлечений? — спросил я. — Вы не знаете, куда деть свободное время?
— Вот об этом я и говорю, — обрадовался он возможности без обиняков перейти к вопросу, который их волновал больше всего. — Вы тоже думаете, что все это игра?
— Что именно? — спросил я, хотя уже понял, что он имеет в виду.
Или он наивен, как ребенок, или… Или он не наивен, и этим все сказано.
— Ну, все эти объявления, вибрации, посадки на дно океана, — объяснил он мне. — Понимаете, я, да вот и мамочка тоже, мы оба никак не можем отделаться от мысли, что все, что происходит —
И он с надеждой уставился на меня. Я чувствовал себя совершеннейшим болваном.
— Вы сами-то верите в то, о чем говорите? — спросил я после длинной паузы.
Все то время, пока я молчал, обдумывая формулировку ответа помягче, они смотрели на меня так, будто я, не сходя с места, должен решить мучившую их проблему. И, надо сказать, мне это не нравилось. Да и Костя за время этой паузы вздохнул раза три, не меньше.
После моего ответа они как-то неожиданно заторопились, словно их кто-то толкал обратно в каюту.
— Спасибо, — забормотал Вячеслав Сергеевич, беря Веронику под руку, — большое спасибо. Извините, что побеспокоили, Григорий Иванович.
— Да не за что, — развел я руками.
Вероника смотрела на меня ясными глазами. Наконец улыбнулась и она. Но мне не стало легче от ее улыбки.
— Спасибо, Григорий Иванович, — повторила она вслед за своим спутником, — Извините…
Она протянула руку сначала мне, а потом Косте:
— До свидания, — сказала она и, ведомая своим верным пажом, удалилась. Костя восхищенно смотрел им вслед.
— Я думал, таких уже нет, — проговорил он, не отрывая от их спин своего взгляда. — Думал, вымерли.
— А чего не сфотографировал? — насмешливо спросил я. — Может быть, это последний оставшийся экземпляр?
Он посмотрел на меня так, будто я совершил грубую бестактность. Ну, там, нищего ограбил или еще что.
— Рябинина права, — сказал он индифферентно, — ты деградируешь, Лапшин. Прямо на глазах деградируешь. Извини.
— Ничего-ничего, — бросил я небрежно.
— Правда, извини, — вдруг перепугался он.
— Да ладно, — отмахнулся он.
— Гриша!
Чего-чего?! Интересно, что же такое было написано на моей роже, что он назвал меня по имени? Я и забыл, когда и кто называл меня так.
Но как бы там ни было, он только подлил масла в огонь.
— Слушай, — сказал я ему. — Больше повторять не буду. Мне очень херово. Очень, очень херово. Но если ты станешь продолжать в том же духе, мне будет еще хуже. Ты понял?
Он кивнул.
— Вот и хорошо, — сказал я. — Ничего не произошло. Просто срыв. Нервы. Работа у нас такая — нервная. К тому же давление на лодке повышается с каждой минутой. Не тереби меня, Костя, занимайся только своей профессией и не лезь в душу. Иногда, в перерывах, можешь продолжать обсуждать мою личность в разговорах с Рябининой. Но так, чтобы я не слышал. И чтобы я не знал, что эти разговоры существуют в природе. Тебе понятно?
— Ты не понял, — попробовал он как-то оправляться. —
Я так зашипел, что он, заткнувшись, начал оглядываться в поисках ядовитых рептилий.
— Костя… — шипел я прямо ему в лицо, — мне наплевать, о чем вы там с Рябининой говорите. Не надо, понимаешь, не надо мне ни о чем знать. Слушай, я же не подвергаю разбору твое поведение. Мне же наплевать, вдумайся. Костя, на-пле-вать на все, что ты из себя представляешь вне своей профессии. Ну?! Понял ты меня, наконец, или нет?
— Понял, — сказал он, внимательно глядя на меня.
Я кивнул.
— Вот и хорошо, — сказал я и стал смотреть в другую сторону.
И был вознагражден: именно с той стороны шел к нам Максим Туровский собственной персоной — единственный человек, которого в эту минуту я мог видеть без всякого усилия со своей стороны.
Я шагнул ему навстречу.
— Ну? — чуть настойчивее, чем следовало бы, спросил его я. — Что там?
Он смотрел на меня так, как смотрят на привидение. Он и сам был похож на привидение.
— Как в том анекдоте, — почти неслышно пробормотал он, — «вы оставайтесь здесь, а я пошел на…»
И он употребил слово, которое даже я редко употребляю.
— Так плохо? — спросил я.
Он покачал головой:
— Анекдот знаешь? Про Винни-пуха?
Кажется, это серьезно. Просто списать надо человека. С другой стороны, анекдоты я всегда любил.
— Нет, — сказал я и приготовился слушать.
Сюткин тоже пристроился поближе, чтобы лучше слышать.
— Короче, — начал Туровский. — Пошли Винни-пух с Пятачком мед добывать. Винни-пух прикинулся тучкой, взял воздушный шарик, как будто это кусочек неба и полетел к дуплу, где пчелы были. Ну, налетел рой, стал кусать Пуха. Он орет: «Стреляй, Пятачок!» Тот выстрелил и попал, естественно, в Пуха. Упал тот на землю, стонет. Пятачок подбежал к нему и спрашивает: «Что с тобой, Пух? Тебе плохо?» А Пух и отвечает: «Плохо? Мне не плохо. Пятачок. Мне — п…ц».
Я знал этот анекдот, но слушал, не перебивая, надо же человеку как-то разрядиться. А Сюткин захохотал. Туровский посмотрел на него странным взглядом: у человека, мол, горе, а ты смеешься.
Бывают иногда ситуации, когда тебе рассказывают анекдот, а смеяться почему-то неприлично. Сейчас был как раз этот случай.
Так или иначе, я понял, что сейчас не самое лучшее время для расспросов. Пусть сживется со своей бедой, все равно он не адекватен самому себе в эту минуту. Отойдет, восстановит способность мыслить отстраненно, тогда и поговорим. А пока — пусть мучается.
Туровский не мог ни о чем говорить, это было ясно. Сюткин понятия не имел, о чем можно говорить, и о чем — нет. Нужно было срочно менять тему.
И я изменил.
— А что там этот, как его? — спросил я, не в силах вспомнить фамилию бузотера-сердечника. — Ну, в медпункте? Успокоился, или до сих пор гусарит?
Туровский медленно проходил в себя,
— Вот, тоже, туева проблема, — неожиданно зло и энергично заговорил он. — Откуда столько безнадежно больных на борту одной маленькой подводной лодки? Как нарочно, отбирали тех, кто может принести наибольшие проблемы.