Темное дело (сборник)

Ямалеев Рамиль Кимович

Его напарник вел себя несколько иначе, скажем так — не столь легкомысленно. Возможно, в этом был виноват его внешний вид: рубец на левой щеке, прижатые к бритому наголо черепу уши, черная застегнутая на глухую молнию кожаная куртка и крепкие пальцы, схватившие стальными клешами руль видавшего виды «жигуленка». Но, скорее всего, не это было главным, а то, что он вовсе не изображал, что ему нет дела до Бориса Николаевича. Нет, напротив, он всем своим подозрительным видом показывал, за кем именно следит, и это — вот ведь парадокс! — и было для него лучшей маскировкой (что, кстати, тоже было предусмотрено в многочисленных инструкциях).

Надо

заметить, что «ведущая» пара двигалась за «объектом» тоже весьма своеобразно. Автомобиль почти в точности копировал ритм движения Бориса Николаевича: и если тот вдруг начинал спешить, идя на обгон пешехода, то и «жигуленок» давал газу, а когда «объект» неожиданно останавливался, то и наблюдатель тотчас нажимал на тормоза, машина замирала на месте, терпеливо дожидаясь, пока Борис Николаевич, незаметно оглядевшись, вновь двинется вперед…

Молодой человек, напротив, всем своим видом показывал, что ему на «объект» глубоко наплевать — ну идет себе какой-то Борис Николаевич, да и черт с ним! — что у него, у молодого человека, своих дел навалом: вот, кстати, девушка прошла весьма аппетитная, и ноги у нее ничего, и вымя еще не отвисло, словом, класс девчонка, самый сок, и если бы не умело припудренные прыщи на лбу, то он, молодой человек, естественно, лихо подлетел бы к ней и взял телефончик, а там, глядишь, и чем черт не шутит…

Но вот ведь что интересно, при всей своей развязности и этакой хлестаковской лихости молодой человек ни на секунду не выпускал Бориса Николаевича из поля зрения, хотя и шел за ним как бы в «противофазе»: если «объект» останавливался, то наблюдающий нагло пер на него и пялил свои наивные глаза, словно говорил — «да вот он же я, смотри, дурак, смотри!», а когда Борис Николаевич вновь начинал свое неспешное движение, то молодой человек замирал или шел куда-то в сторону, якобы заинтересованный безделушками на многочисленных лотках, которые вдруг выросли, как грибы после дождя, по всему центру Москвы после смешного августовского путча.

Если «ведущая» пара группы наружного наблюдения работала как два «коверных», как Бим и Бом, дополняя друг друга, но держась строго на разных полюсах имиджа, то оставшаяся часть «наружки», страхующая, вела себя просто и понятно, как обычная рабочая лошадка, без выкрутасов, без артистизма, без всего того, что так любят показывать в дешевых американских — да, чего уж там, и во всех остальных, конечно же, тоже! — боевиках.

«Страхующая» пара находилась в новой белой «Ниве» — два чекиста в одинаковых светлых плащах, одинаково подстриженные и, что уже было совсем лишним, с одинаковыми проборами. Они двигали в такт челюстями — «Стиморол», естественно, «неповторимый и устойчивый», — держали в поле зрения и «объект», и молодого человека, и его напарника в «жигуленке», смотрели внимательно, фиксируя каждую на их взгляд подозрительную мелочь, и негромко переговаривались:

— Светится сволочь…

— Нормально!..

— Я же вижу…

— Я тоже.

— И второй светится, — невозмутимо сказал тот, что сидел на месте пассажира, сказал, выдержал паузу и добавил со значением: — Сволочь…

— И второй — нормально! — тотчас возразил ему коллега.

— Я же вижу…

— Я тоже.

Пауза.

Чекисты синхронно повернули головы, посмотрели друг на друга. Нехорошо посмотрели, надо заметить. Скверно. Как пара змей. И вновь отвернулись. Чтобы продолжить наблюдение…

Если бы Борис Николаевич догадывался, что является объектом столь пристального профессионального

внимания спецслужб, то, возможно, он и не стал бы торопиться в этот загадочный клуб «Пьерро», а поспешил бы скорее домой, на Нагатинскую, да еще ко всему бы и заперся на все четыре замка: нижний французский, чуть выше — английский, а уж за ними два подряд наших, родных, российских, врезанных давным-давно, тысячу лет назад, в те тихие времена, когда никто и фантазировать-то не смел, что будут когда-нибудь и у нас такие клубы, а в них — такие вот «веселые» мероприятия, на которое сейчас и шел ничего особенно не подозревающий Борис Николаевич…

Итак, Борис Николаевич приближался к клубу «Пьерро», его вполне профессионально «пасла» «наружка», в столице царил разгул демократии, вовсю гуляла осень и, как было замечено, день, умирая, был теплым и светлым…

Клуб поразил Бориса Николаевича своей скромностью и непритязательным видом. Какие-то серенькие стены, обломки штукатурки возле стоков, безвкусица решеток на окнах…

Нет, честное слово, для «Пьерро» могли выбрать особняк и поприличнее! Хотя, надо отдать должное, место неплохое. Хорошее место, породистое. Надежное и прочное. Рядом — «высотка» времен культа, зверинец, обсерватория… Словом, все как полагается, все как у людей, и даже до мавзолея — рукой подать.

Хотя, вот это, пожалуй, лишнее. От Главного Покойника надо держаться подальше. Интересно, убрали его или еще нет?..

— Какой там!.. — неожиданно вслух возразил самому себе Борис Николаевич. — Так и уберут, жди!.. Да я бы давно… — он хотел прибавить еще пару ласково-непечатных из великого и могучего, но вовремя спохватился и прихлопнул широкой ладонью языкастый рот.

Тихо! Тихо, милый, ты что?!..

Забыл, где живешь? Сейчас быстро напомнят. Ну, чего ты разбушевался?.. С твоей-то физиономией, да о таком? Побойся Бога, Борис. Стой себе тихонько и молчи. Молчи как рыба. Вспомни, какие времена на дворе…

А времена, и впрямь, настали примечательные. Классные времена! Нарыв перекройки лопнул и вылился на свет белый шутовским летним путчем (перестройку Борис Николаевич упорно называл именно перекройкой и никак не иначе). Кстати, а почему путч? Почему не «бунт», к примеру? Нормальное русское слово, наше, простое, понятное. Страшное. Или — «смута». Тоже не хуже. А может даже и лучше!..

Вы скажете — парадокс. Перестройка, разгул демократии и прочие прелести… Почему же надо молчать, залеплять самому себе рот? Почему?! А потому! Что любая власть начинается с жесткой руки. Иначе она — не власть, а так — мелочовка, сотрясание воздуха. Нет уж, коли пришел на трон, то уж, брат, изволь жить по законам трона, и никак не иначе. А то пропадешь, как пить дать пропадешь…

Это Борис Николаевич сразу почувствовал. Еще тогда — в августе. Когда бойкий Станкевич развлекал и одновременно удерживал толпу напротив знаменитого памятника посреди Лубянки, развлекал, спрятавшись в надежное брюхо радиофицированного автобуса. Вот тогда-то Борис Николаевич все сразу-то и понял. И про власть, и про жизнь, и вообще…

Памятники валить направили народ — понятно. Чтобы, значит, энергия вышла, чтобы магазины не начали крушить. Это во-первых.

Спрятался бойкий Станкевич в автобус — тоже все ясно. Не хочет лишний раз «светиться», чувствует, что рыльце в пушку, видит ведь, подлец, наперед видит, как шахматист опытный — на много ходов, чем все это может закончиться. Это во-вторых.