Тёмное крыло
Шрифт:
Сумрак начал пристальнее разглядывать его, позволяя своему эхозрению скользить по его поверхности.
Лист был необычно толстым и обладал поверхностью, которая выглядела почти как… шерсть. У него внезапно пересохло во рту.
Хриплый голос Сильфиды донёсся до него, как будто издалека.
— Сумрак, ты же не думаешь, что это…
Это было более чем знакомо ему, однако это было так чудовищно неуместно здесь — одиноко лежащее на коре.
Это был левый парус рукокрыла, оторванный от его тела. Плечевая кость была вырвана из сустава
Он взглянул на Сильфиду, которая подползла поближе, чтобы разглядеть находку. Их глаза встретились, а потом он, дрожа, взлетел на Верхний Предел.
— Эол? — позвал он.
Рукокрыл не двигался. Сумрак подполз поближе. Биение его сердца замедлилось и глухо отдавалось в его ушах. С Эолом явно было что-то не так. Его тело выглядело непривычно тонким и иссохшим.
Сумрак остановился. Ему не нужно было идти дальше, чтобы увидеть, что Эол был мёртв, а оба его крыла оторваны.
Внезапно с ветвей над ними снова запели птицы; сотни их выкрикивали рефрен той злополучной песни на рассвете.
«Приходи и посмотри! Приходи и посмотри, как устроен этот мир!»
Визг и рычание раздавались в толпе рукокрылов, собравшихся вокруг тела молодого зверька. Эола спустили вниз, в гнездо, где жила его семья, и теперь утренний воздух наполнила почти удушающая вонь страха и гнева. Сумрак почувствовал, что его сердце бьётся сильно, как никогда раньше. Его охватил общий гнев колонии, челюсти сжимались и раскрывались, а из горла вырвалось низкое рычание. Шерсть на его теле встала дыбом от шеи до хвоста.
Родители Эола приблизились к истерзанному телу вместе с Баратом, который приходился ему дедом. Изучив тело Эола и спокойно поговорив с его родителями и остальными старейшинами, отец Сумрака поднял голову и обратился к колонии; его сильный голос зазвучал над общим шумом.
— Раны были нанесены клювами птиц, — сказал Икарон. — В этом не может быть сомнений. Эол не был убит ради еды. Его паруса были оторваны преднамеренно. Это был акт убийства.
— Почему? — раздался полный боли крик, сначала из одного, а затем из множества горл.
— Но почему?
— Зачем им было это делать?
Сумрак почувствовал боль. Теперь ему открылась ужасающая правда о целях того зловещего птичьего хора на рассвете: он заглушал крики боли Эола.
Он внимательно посмотрел на своего отца: увидел, как он собирался что-то сказать, но затем не решился этого сделать. Нова поднялась на задних лапах, раскрывая паруса, чтобы привлечь внимание.
— Птицы хотели послать нам сообщение! — закричала она. — Они отняли у этого молодого зверя паруса, его способность двигаться в воздухе. Они говорят, что небеса принадлежат им, и только им.
Сумрак сделал вдох, но по-прежнему чувствовал себя так, словно его лёгкие были пусты.
— В этом просто нет смысла! — сердито сказал Барат. — Мы никогда не вторгались в их небеса. Как мы угрожали их владениям всё это время?
— Планируя —
Странное бормотание рокотало над колонией; оно было похоже на тихий ветер, который внезапно мог перерасти в бурю. Сумрак подумал о матери Терикса, о ярости на её лице в тот момент, когда она требовала, чтобы он не нарушал границ их территории. Он представил себе её острый клюв. Могло ли у неё действительно родиться такое намерение убивать? Он теснее прижался к коре, желая буквально провалиться сквозь неё.
— Но Эол даже не умел летать! — завопила мать детёныша.
— Я знаю, — сказала Нова. — Но птицы, возможно, подумали, что он был кем-то другим.
Сумрак буквально чувствовал, как чужие взгляды ищут его, находят и пронзают насквозь. Он силой заставил себя смотреть только вперёд, только на своего отца. Его морда выглядела застывшей и сдержанной. Был ли он, так или иначе, причиной смерти Эола?
— Мы должны убить одного из их детей! — воскликнул Барат. — Жизнь за жизнь!
Колония ответила рёвом одобрения.
— Это может привести лишь к новым нападениям, — твёрдо сказал Икарон.
— Это был детёныш не из твоей семьи! — парировал Барат.
— Я знаю, друг мой. И именно поэтому я больше способен дать беспристрастный, рациональный ответ.
— Я хочу правосудия, а не беспристрастных рассуждений! — закричал Барат.
— Я знаю, что это не удовлетворит тебя здесь и сейчас, но это решение, которое пойдёт на пользу всем нам.
— И каким же образом? — спросил Барат. — Если мы ничего не сделаем, то тем самым дадим птицам разрешение убивать снова и снова. Они не будут бояться помыкать нами. Они будут думать, что мы струсили.
Сумрак взглянул на Нову и увидел, как взгляд её ясных глаз с большим интересом переходит с Барата на Икарона. Вне всяких сомнений, ей нравилось видеть, как, наконец, ещё один старейшина перестал соглашаться с их предводителем.
— Мы мирно жили с птицами в течение двадцати лет, — сказал Икарон. — Мы никогда не были друзьями, но мы терпимо относились друг к другу. По каким-то причинам они могут рассматривать полёт моего сына как угрозу — их территории, или, возможно, запасам их пищи. И они, и мы питаемся насекомыми. Их действия чудовищны и непростительны, но я не вижу выгоды, которую мы получим, если станем мстить.
— Ты неправ, — кратко сказала Нова. — Согласна с Баратом. Мы не можем оставить это без ответа. Сол, что скажешь ты?
Сумрак увидел, как Сол тяжело вздохнул.
— Согласен с Икароном, — сказал он. — Возмездие редко становится лёгкой дорогой к миру.
Икарон повернулся свирепой мордой к Нове:
— Ты ошибаешься, если думаешь, что наши голоса имеют равный вес! Мой голос — единственный, облечённый властью. Не думай, что голосование может изменить это.
— Полёт твоего сына, Икарон, навлёк на нас эту беду, — сказала Нова. — Этого никогда нельзя было допускать. Это неестественно.