Темное пламя. Дети Проклятия
Шрифт:
— Джоки?!
Памятник оборачивается к волку очень быстро, а вот Ворона смотрит виновато.
— Джоки, Джоки! Джок Первый и Джок Второй, так называемые братья этого мальчишки, — Бранна опять потряхивают, — гадостные малявки, толком не умеющие обращаться с магией! Ну или Зануды, если Бранн представил их тебе так, хотя на самом деле им бы подошло «бездушные ублюдки»! Да если бы не жалкие городские колдуны, столицу уже смело бы Глубинным Ужасом Хрустального моря! Или разорвало когтями Семиглавого! Или разнесло на песчинки безумным ветром равнин!
— Грифы? Но на воротах же тоже гриф?
Мой Дей! На воротах грифон!
— Волчонок, ты разбиваешь мне сердце, а я разобью тебе голову! — Бранн обеспокоенно вскидывается, и жестокий памятник добавляет: — Если ещё раз посмеешь при мне сравнить жалкое создание грифа с могущественным грифоном! Неудивительно, что Джоки оборачиваются в падальщиков. Своих талантов у них нет, только и могут, что обдирать клювами труп былого величия моего дома!
Лицо каменного ши искажается, резкие морщины делают лицо жестоким снова. Перемены его настроения пугают, мой Дей. А вот наш неблагой, наоборот, похоже, сочувствует: мягко похлопывает по руке, отвлекая от безрадостных дум.
— Не думай о них, дед, не расстраивайся!
— Предлагаешь расстраиваться о тебе?! — гневное лицо статуи обращается к опечаленной его печалью Вороне. — Кто тебя просил экспериментировать с Цветком?! Ты хоть представляешь, чего добудился? — от вида дрогнувших ушек потомка предок опять необъяснимо смягчается. Договаривает спокойнее: — Это, конечно, хороший способ расширить свой потенциал, я вижу, что тебе удалось… Но хороший только для самоубийцы! Мальчишка!
Памятник переводит дух, мой Дей, возможно, это не только и не столько камень!
— И друга себе подобрал в масть! Что один самоубийца, что второй, — пронизывающий янтарный взгляд обращается к тебе, мой волк, читает что-то в твоих глазах. — Да еще и прокляты оба! Ох, мальчишки! Ну что за мальчишки!
— Проклят? — Бранн теперь вглядывается в волка и делает это, надо сказать, не хуже деда. — Проклят! Просто Дей! Почему ты не сказал раньше? — Ворона даже в подвешенном состоянии, дрыгая ногой, умудряется выглядеть обеспокоенным.
Ох, мой Дей, смири рык, не стоит срываться на Бранне. Во-первых, он волнуется за тебя, а во-вторых, на тебя очень внимательно смотрит его неуравновешенный предок!
— Проклят-проклят, родом проклят и любовью, кольцом проклят, землей и небом — проклят, обласкан лишь солнцем и сердцем. Хотя этого может и хватить, да, этого может и хватить! — непочтительный памятник бормочет что-то странное. — Проклятые мальчишки! Ну вот как вам помочь, если любое движение пошатнет равновесие или вас самих?
Бранн, не обращая на деда особого внимания, ёрзает и выкручивается из хватки каменных рук, мягко падает и тут же подступается к тебе, мой Дей.
— Почему не сказал? Почему?!
В зеленых глазах просто туча обеспокоенных фей, мой волк, и все они беспокоятся о тебе.
— А ты почему
— Я думал, что это важно, но не думал, что важно для тебя! Какое тебе дело до неблагого, встреченного на болоте?
Осторожно, мой Дей, хоть переведи дух или оглянись вокруг. За вами страшно внимательно наблюдает живой памятник, и в его внимании есть опасность. Я не объясню какая, но есть.
Ну конечно!
Зачем меня слушать? Лучше ухвати Бранна за плечи! И потряси, да! Злая магическая статуя: это же «Пфе!» — вовсе не аргумент для тебя, мой волк! О да, сияй глазами и выпускай клыки в свое удовольствие!
— Какое мне дело?! А какое тебе дело до благого, встреченного на болоте?
Ворона нахохливается недовольно и вжимает голову в плечи, но смотрит так же упрямо. Опускает взгляд на серую замшу, обтягивающую твои пальцы, потом опять смотрит в глаза. Бранну нужно, очень нужно увидеть, как тебе — потрогать.
Ярость и недовольство стекают с лица моего волка, он стаскивает перчатку — зубами, разумеется! — шевелит кистью, показывая кольцо, и сразу натягивает обратно. Договаривает, по-мальчишески удивленный каверзой судьбы:
— Не понимаю, как любовь может стать проклятьем!
Памятник опять шевелится, но, видимо, передумывает что-то говорить, предоставляя вам разобраться самим.
— Да все может! Проклятью нужен повод, а не наполнение! Но как я не заметил? Ну почему, почему ты мне не сказал?
— Да о чем тут говорить?! — лающий смех, мой Дей, не лучший показатель хладнокровия и устойчивости.
— О, проклятье… — Бранн сначала произносит это, а потом понимает, до чего неуместно звучит фраза именно сейчас, поэтому несмело приподнимает уголки длинных губ, тоже порываясь засмеяться.
Памятник напоминает о себе заметнее, кажется, он сделал для себя какие-то выводы:
— Да, проклятье, маленький знак: уголь, золото и звездная ночь, но — знак удачи, как и трилистник! Тебе повезет, волчонок, если ты готов будешь пойти на риск, — голос памятника делается глуше, задумчивее. — Или расстанешься с чем-то жизненно важным для себя в пользу другого, бескорыстно и волшебно. Это послужит противовесом…
Дей вскидывается, чтобы задать вопрос, но памятник продолжает:
— Мальчишка, ты думаешь, что сражаешься за любовь? Но на кону многое, очень многое! А ты, Бранн, береги свои треклятые уши, поменьше их развешивай! А больше ушей — береги друга, по одному вам не выбраться, каждый может погибнуть не раз и не два, бойся темноты. И оба остерегайтесь воды! Ах, мальчишки! Проклятые и проклятые мальчишки! — большая голова немного скрипит, когда памятник качает ей удрученно.
Переглядки с Бранном, мой Дей, тоже бесполезны, кажется, даже родство не помогло ему понять загадочное бормотание деда. Он пожимает плечами, а потом осторожно, немного неловко двигает ими ещё раз в немой просьбе отпустить. Отходит к памятнику: