Темное прошлое человека будущего
Шрифт:
Некрич.
За ней было две комнаты, одна со стендом, на котором большими буквами было написано "Доска объявлений ", в другой вдоль стен стояли железные шкафы в человеческий рост. Между ними я нашел еще одну дверь, но, толкнув ее, обнаружил, что она закрыта.
Мысль о том, что это ловушка, возникла мгновенно. Страх, рассосавшийся было в судорожной спешке, как бы растекшийся по всему телу и ставший почти уже привычным фоном каждого шага, вновь сгустился в груди и стал подниматься к горлу. Я налег на дверь плечом – она немного поддалась. Я надавил сильнее, еще сильнее, и мне удалось отжать ее достаточно, чтобы протиснуться . Спустившись по железной лестнице, я пробежал по длинному узкому коридору, выкрашенному зеленой краской с пупырышками, как гусиная кожа, выходящему на площадку еще одной лестницы. В конце концов я очутился у лифта. Здесь снова был тупик. Кнопка вызова
Наконец лифт остановился, двери раскрылись. Я втиснулся в полутемный ящик между двумя коренастыми женщинами в оранжевых жилетах и наугад нажал кнопку этажа. В последний момент перед тем, как дверям сомкнуться, я успел увидеть спускавшегося по лестнице Гурия. Правая рука его была засунута в карман брюк, отбрасывая назад полу распахнувшегося плаща.
Служебный лифт был узким, предназначенным от силы для двух человек, и низкорослые коротко стриженные женщины стиснули меня с обеих сторон так, что не пошевелиться. Входя, я не рассмотрел в полутьме их лиц и теперь видел только макушку и широкие скулы той, что стояла передо мной. Приглядевшись, я обнаружил, что под оранжевым жилетом на ней ничего больше нет, а сам жилет застегнут всего на одну пуговицу и распираем не умещавшейся в нем необыкновенно большой грудью. Женщина была широкоплечей, габаритами полного тела, крупной головой и выпуклым лбом похожей на огромного неуклюжего младенца. Голова ее была опущена, словно она не осмеливалась поднять на меня глаза. При этом ее грудь давила на меня все сильнее, а сзади я ощущал такое же упругое давление второй пассажирки лифта. Тяжело дыша, она возилась у меня за спиной. Ее мягкие руки обнимали меня, и, якобы ища спички, чтобы закурить, она шарила почему-то по моим, а не по своим карманам. Вскоре ее неуклюжие пальцы добрались до ремня и принялись вслепую возиться с застежкой.
Рано или поздно они неминуемо одолели бы ее, если б женщина передо мной не помешала, с силой оттолкнув беззастенчивую руку.
От волнения жилет ее окончательно расстегнулся, и матово-белая, с голубыми прожилками грудь вырвалась на свободу. Расплющенная между нами, она разделила нас, как буфер. Женщина часто-часто задышала открытым ртом, глядя по-прежнему вниз, в углубление между своих грудей. Мне сделалось очень жарко, я почувствовал, что весь вспотел. Не зная, куда девать руки, я положил их на ее бока, и ладони погрузились в глубокие влажные складки. Никто из нас не произнес при этом ни единого слова, все совершалось как бы по взаимному молчаливому согласию. Руки женщин, отталкивая друг друга, боролись в тесноте, пальцы их переплетались, и я вдруг заметил, что они вымазаны чем-то темным, не то мазутом, не то машинным маслом. В этот момент лифт резко остановился, двери разошлись в стороны, и я смог выскочить наружу.
Обе женщины вышли вместе со мной, одна на ходу застегивала свой жилет, убирая грудь на место. Мы прошли по коридору, где на стенах висели показавшиеся такими знакомыми, почти родными, плакаты "Пьянству – бой! ", "Крепи дисциплину труда ". Но коридор быстро закончился, и, спустившись по узкой лесенке, мы очутились в тоннеле.
Сразу изменился звук шагов, сделавшись непривычно гулким, точно мы двигались по сцене и к нам прислушивался огромный невидимый зал. Одна из женщин уронила гаечный ключ, звякнувший о рельс, и металлический звон унесся по рельсу в бесконечность, ближайшие метров триста которой были освещены далеко отстоящими друг от друга лампами дневного света. Женщины принялись разматывать катушку с толстым кабелем, а я стоял в пол-оборота к тоннелю, ловя доносившиеся из него звуки. В его глубине что-то глухо рокотало, как далекое море. Я почти не сомневался, что мне придется идти по нему, он притягивал, ощутимо засасывал в себя.
Было очевидно, что раз уж я очутился здесь, то другого пути отсюда нет. Я вспомнил, как в детстве прижимался к окну поезда метро и мечтал оказался за ним, чтобы узнать, что там, в проносящейся с грохотом тьме.
Мои преследователи заставляли себя ждать, и я уже подумал было, что удастся выбраться обычным путем, а не по рельсам, когда вся троица показалась на лестнице. Больше терять время было
Идти по шпалам было неудобно, тем более неудобно – бежать.
Кое-как ковыляя и то и дело спотыкаясь, я спешил скорее миновать участок, освещенный лампами дневного света, где был хорошо виден идущим за мной, – оглядываясь, я различал их силуэты на фоне светлого входа в тоннель. Когда лампы закончились, наступила полная тьма. Я шел, раздвигая темноту широко открытыми глазами, но с таким же успехом мог бы закрыть их и двигаться вслепую.
Редкие красные лампочки, тусклого света которых хватало всего на несколько метров вокруг, указывали мне направление. Что-то живое с писком дернулось из-под ноги, и в растекшемся по рельсам красном отблеске я разглядел большую крысу. Я пожалел, что у меня нет с собой ничего, чтобы приманить ее, и она удрала, оставив меня одного. Все-таки то, что здесь обитает живое существо, меня обнадежило.
Наконец впереди показалась слепящая белая лампа. Я помнил, что за ней должен быть выход на станцию. Но до нее было еще далеко, а по тоннелю приближался быстро нарастающий гул. Поезд! Я только теперь понял, что все это время, даже не думая о нем, все-таки ждал его.
Однажды я видел, как в метро доставали из-под колес упавшего на рельсы человека. Движение поездов было надолго остановлено, и на станции скопилась толпа народу. Люди расспрашивали друг друга, что произошло, одни говорили, что под поезд кинулся самоубийца, другие, что упала женщина, которой сделалось плохо, определенно никто ничего не знал. Прокатившийся над станцией голос из репродуктора сказал, что состав не тронется, пока человека не вытащат. Встревоженная толпа росла с каждой минутой, неопределенный страх увеличивался пропорционально плотности массы теснящихся людей. В том месте, где возились работники метрополитена, толпа была особенно густой, так что пробиться туда было невозможно. Наконец из ее центра раздались крики:
"Отойдите! Пропустите! Дайте дорогу носилкам! " Люди стали подаваться в разные стороны, а тот же высокий голос просил:
"Уходите, идите… Не нужно на это смотреть! На это ведь неприятно смотреть! " Поезд проехал по человеку до предпоследнего вагона, и то, что они несли на носилках, должно было быть не телом, а ошметками от него. Я увидел, как люди отворачиваются, женщины торопливо уводят детей (а дети оглядываются, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть), волна ужаса распространяется по толпе.
Но ведь этого не могло случиться сейчас со мной! Гул нарастал с каждой секундой, он был уже не только сзади, но, кажется, со всех сторон. Огни фар текли по рельсам, вокруг сделалось невыносимо светло, и я увидел резко выделяющуюся чернотой нишу в ячеистой стене тоннеля.
Переступив рельс, я шагнул в нее, и поезд слившейся полосой окон в одну секунду пронесся мимо.
Красные огни хвостового вагона быстро удалялись, пока не исчезли за каким-то дальним невидимым поворотом, и на их месте вновь возникла белая лампа. Я шел к ней неопределенно долго, не отдавая себе больше отчета во времени и пройденном расстоянии, – слепящий свет лампы уничтожал и то и другое. Мне казалось, что он выбеливает меня изнутри, и, когда я наконец выйду отсюда, меня будет потом рвать сгустившейся из света водянистой бесцветной кашей. Все-таки наступил момент, когда, прикрывая глаза ладонью, я миновал лампу. За ней, по словам Некрича, должна была быть лестница наверх, и она появилась через сотню метров, такая же узкая лесенка, как та, по которой я спустился в тоннель. Все, о чем рассказывал Некрич, совпадало один в один до деталей. Я поднялся, прошел по отгороженной перилами площадке и открыл железную дверь. Передо мною уходил вдаль длинный ряд мраморных колонн совершенно незнакомой мне станции. Можно было не сомневаться, что это и есть секретное метро – второе дно Некрича.
Станция оказалась вовсе не такой огромной, как я ожидал увидеть, помня восторг Некрича по поводу ее грандиозных размеров. Скорее это была маленькая старая станция, тесная и тускло освещенная, наподобие Октябрьской или Новокузнецкой, с давящими сводами низкого полукруглого потолка. Между колоннами по одному и группами стояли люди, некоторые в ожидании поезда переминались с ноги на ногу, многие были в военной форме. Больше всего я боялся, что кто-то из них заинтересуется мной и захочет выяснить, кто я и как здесь очутился. Я заметил, что стоило мне начать кого-то рассматривать, как он, словно чувствуя на себе мой взгляд, тут же поднимал на меня глаза и уже не отводил их. Я шел между этих людей, цепляясь за них глазами. Потолок кишел нависающими над головой батальными сценами, русская, турецкая, французская, немецкая армии отвоевывали его друг у друга.