Темное прошлое человека будущего
Шрифт:
Позади нас был каменный борт подземного перехода, за которым можно было бы укрыться, если б удалось до него добраться. " Эй, подсоби-ка ",- попросил меня один из двух мужчин, пытавшихся поднять ближнего ко мне раненого. Может, если увидят, что мы несем раненого, по нам не станут стрелять? Полный мужик оказался страшно тяжелым, он не хотел отрываться от земли, мычал и мотал головой. Свитер его под моими руками на плече и под мышкой был мокрым. Расчет на то, что не будут стрелять в несущих раненого, не оправдался: за несколько шагов до борта раздались автоматные очереди, и мы один за другим попадали на асфальт. Раненый грузно грохнулся лицом вниз и не застонал уже, а закряхтел. Он лежал плашмя громадной неподвижной тушей, издававшей прерывистое, иногда
У меня возникло отчетливое желание бросить его здесь и налегке пробежать остающиеся до борта считанные метры. Но, словно прикованные к этой туше, мы подняли ее снова и все вместе кое-как доволокли до укрытия.
В подземном переходе было уже множество народу, среди прочих и
Коля с Толей. Приносили и клали на каменный пол новых раненых, здесь же их перевязывали. Некоторые громко стонали, другие лежали молча с белыми лицами, в набухших от крови бинтах. Один мужчина скреб ногтями по неровному асфальтовому полу и судорожно раскрывал рот, как будто кричал, но не издавал ни звука: голос его был раздавлен болью. Пожилая женщина в вязаной шапочке вытирала раненым пот со лба, поправляла бинты и пела: "Царице моя преблагая, надеждо моя, Богородица, приятилище сирых и странных предстательнице… " Стрельба не утихала, в редких паузах становились слышны крики: "Скорую! " – темным рваным пламенем запылал угол телецентра.
– Не дрейфь! – сказал мне бодрый старичок, с любопытством высовывавший рядом со мной свою лысую голову из-за борта и быстро прячущийся назад. – Это еще что… На Курской дуге похлеще было… Там нас фашист всерьез гасил. А это так, игрушки…
Труп с завернутой за спину рукой лежал лицом вниз с внешней стороны борта. Когда стреляли трассирующими, видно было, как пули попадают в него снова и снова. Коля протянул мне где-то раздобытую водочную четвертинку, я хотел взять и только тут заметил, что обе руки у меня в крови. Она принадлежала, наверное, тому раненому, которого мы тащили. Я постарался вытереть руки об одежду, но кровь уже въелась в ладони и не оттиралась.
Толя допил водку и от бессилия и безвыходного бешенства швырнул с размаху пустую бутылку в направлении телецентра. Раздался стеклянный звон и длинная автоматная очередь в ответ. Пули застучали о борт перехода, сразу показавшийся слишком низким, до смешного ненадежным укрытием.
– С-с-суки! – процедил Толя сквозь сжатые губы, криво улыбаясь от бешенства. – Я б им зубами горло перервал, если б только до них добраться! Это ж надо было быть таким дураком, чтобы прийти сюда без ствола! Это ж… – Ему не хватило слов, и он с силой ударил кулаком по кафельной стене.
Когда с другого конца перехода появился казак с автоматом, Коля и Толя кинулись к нему: где достать оружие?
– Идем со мной, – сказал казак с усами и бородкой под Николая
Второго. – Получите. Сейчас будем проводить рекогносцировку.
– Мы им дадим проссаться! – говорили, уходя, Коля и Толя.- Мы их насмерть умоем!
На площади загорелся брошенный грузовик, за ним вспыхнул автобус. Бронетранспортер на большой скорости пронесся мимо телецентра, врезался в автобус, смял его и поехал в обратном направлении, паля наугад во все стороны. Прошло, наверное, совсем немного времени с тех пор, как мы укрылись в переходе, но происходящее кругом – стоны, стрельба, непонятная езда бэтээров взад-вперед по площади – уже стало привычным, само собой разумеющимся, и казалось, что так будет теперь всегда и ничего другого, кроме огня, крови и бессмысленной смерти, больше не будет.
Некрич сидел на корточках, прислонясь спиной к стене возле последнего в ряду раненых, внимательно его разглядывая. Оттого, что мне было тошно, а он был, по крайней мере на вид,
– Некрич, скажи, что будет дальше?
– А-а, теперь ты мне веришь! – Он ухмыльнулся.- Вот то-то…
Давно бы так…
– Так что же?
– Дальше? – Он еще раз длинно сплюнул. – Не ссы, прорвемся…
Стрельба немного притихла, очередей было не слышно, теперь стреляли единичными, и я спросил:
– Может, попробуем отсюда выбраться?
– Не спеши, рано еще…
Некрич извлек из кармана носовой платок и стал вытирать заляпанное грязью и кровью лицо лежащего рядом раненого. Это был грузный мужчина лет сорока, дышавший, тяжело отдуваясь. Вся левая половина его лица была покрыта темной кровавой коркой.
Когда Некрич осторожно прикоснулся к ней, раненый дернулся, пошевелил губами, пытаясь что-то сказать, но не сумел и только выдохнул: "Хана мне… " Потом он все-таки произнес: " Жена в
Омске… дочь… запиши адрес… " " Сейчас, сейчас ",- сказал
Некрич и спросил у меня карандаш. Я обычно ношу с собой что-нибудь пишущее и теперь принялся шарить по карманам, но, пока я искал, переходя от брюк к куртке, от куртки к рубашке, назад к брюкам, надобность в карандаше отпала – раненый потерял сознание. Он был в распахнутом пиджаке и рваной в клочья рубахе, открывавшей полное тело, начавшее содрогаться от предсмертной икоты. С каждым разом умирающий икал все глубже, его грудная клетка ходила ходуном так, будто кто-то запертый в ней бился изо всех сил в ее стенки, пытаясь вырваться наружу. Некрич следил за ним сосредоточенно, как врач, и даже положил ему руку на безволосую грудь в присохших потеках крови, как бы стремясь ее успокоить. Наконец мужчина прекратил икать, открыл рот, словно для того, чтобы вдохнуть побольше воздуха напоследок, и застыл.
Некрич наблюдал за ним еще некоторое время, приблизившись и прищурив один глаз, заглянул другим, увеличившимся, в мертвый черный рот, затем огляделся кругом и, убедившись, что никто в подземном переходе на нас не смотрит, достал у мертвого из внутреннего кармана пиджака паспорт. Перелистав его, убрал к себе за пазуху, а оттуда быстро вынул свой и открыл на странице с фотокарточкой. На снимке был тот Некрич, которого я уже успел забыть, – с усами и бородкой. Наклонившись над мертвым, он прижал паспорт страницей со снимком к кровавой корке на его лице. Отняв, удостоверился, что замазанная фотография сделалась неразличимой, и положил паспорт в пиджак умершего. Поглядел на меня – единственного свидетеля. У меня было чувство, что мои глаза окаменели. Даже если б очень захотел, я не смог бы отвести их.
– Мир его праху, – сказал Некрич. – Теперь можем идти. – И, поднимаясь с коленей, добавил: – Только бы они опубликовали список погибших… Тогда я спасен…
Пять бронетранспортеров пронеслись мимо нашего укрытия, развернулись и выстроились полукругом у входа в телецентр. Стало очевидно, что на стороне защитников явный перевес сил.
Нападавшие, рассыпавшись по площади, стреляли все реже, понемногу оттягиваясь в боковую улицу. Из перехода люди выскакивали по одному и, на всякий случай согнувшись, хотя по ним не стреляли, перебегали опасное пространство. Мы с Некричем дождались очередного промежутка тишины и один за другим – сначала он, потом я – миновали простреливаемый участок. Едва мы достигли места, куда пули, по-видимому, не долетали, потому что там, попивая пиво и комментируя происходящее, стояли зрители и болельщики, как пальба вспыхнула с новой силой. "Это из пулемета с крыши бьют, – комментировал окружающим гордый своей осведомленностью долговязый подросток. – А теперь из крупнокалиберного жарят ". Посреди фразы он вдруг нагнулся, сделал подламывающийся шаг вперед и упал на землю, прижимая руки и колени к животу, как взявший в падении сложный мяч вратарь.