Темные изумрудные волны
Шрифт:
– Кекеев сумеет прижать всех, кого нужно, – сказал Сташин. – Еще не таких сажали. Все в итоге признаются и оказываются за решеткой.
И участники беседы посмотрели в сторону здания следственного управления.
В кабинете Кекеева собрались Давиденко, Еремеев, и Каданников. Ждали Рубайлова, который предыдущим вечером прибыл из Москвы.
– Говорят, хорошо съездил, – сказал Еремеев.
– Заручился поддержкой представителя области в Москве, и председателя Совета Федерации, – сообщил Кекеев. – Полчаса назад звонил, был в отличном настроении.
– Вот и мы его
– Наш главный фигурант соскакивает, – озабоченным тоном сказал Кекеев. – Кто-то вышел на Петра Лаврентьевича. Засуетился адвокат, подследственный симулирует тяжелую болезнь, экспертиза написала заключение. Что будем делать?
– Я молчал, – думал, что ошибка сама обнаружится, – шумно засопев, выдохнул Еремеев. – Считаю, что Разгон здесь ни при чем. Приличная семья, хорошая характеристика с работы. Следователь Сташин пристрастен. Учась в следственной школе, он имел плохую успеваемость на кафедре экономики и международного права, которой заведует профессор Разгон.
Его поддержал Каданников:
– Андрей Разгон – обычный парень. Остался не у дел. Были небольшие сбережения, заработанные в экспертизе, за последние три месяца он их спустил. Никаких накоплений и сверхдоходов. Он непричастен к тому, что ему инкриминируют.
– Откуда такие сведения, Влад?
– Абсолютно точные сведения, Иосиф Григорьевич. Подруга с ним жила три месяца. Прощупала его карман как следует. Нет у него денег. Не виноват он. Всё у него ровно.
– Вай ана-саны, мы собрались истину искать, или фигуранта? – вмешался Кекеев.
Каданников пожал плечами:
– Причастность его к убийству Кондаурова – это дичь. То, что он оборонялся в камере – молодец, мужчина.
Дверь шумно отворилась, и, словно спецназовец в помещение, захваченное террористами, в кабинет вломился Рубайлов.
– Что вы натворили, Бадма Калгаевич! – с порога крикнул он. – Я ведь ясно указал, что деятельность преступной группировки, которую вы накроете, должна быть антиобщественной, глубоко антиобщественной и антиправительственной с националистическим и террористическим оттенком. Кого вы арестовали?! Сына почтенных родителей и певицу из музкомедии, которая прошла конкурс в миланскую оперу «Ла Скала», и должна на днях вылететь в Италию. Городская общественность ощущает тягостное недоумение. Люди взволнованы трагическими картинами, которые рисует пресса. Общественное мнение требует привлечь к ответственности организованную преступность, аферистов, обирающих население, рецидивистов, погрязших в убийствах и грабежах. Общественность недоумевает, почему власти ищут виновников в мире искусства, и среди социальных работников.
Он умолк, чтобы перевести дух, этим воспользовался Кекеев:
– Арест стал итогом громадной оперативной работы. Мы располагаем неопровержимыми уликами. Преступники во всём сознались. Убийство на глазах двадцати свидетелей…
– Вы делаете мне смешно! – перебивая, саркастически воскликнул вице-губернатор, посмотрев в окно. – Знаю я ваши «признания». Вы выходите на улицу, ловите прохожих, переходящих улицу на красный свет, и дубинками выбиваете показания.
Рубайлов
– Теперь так… – продолжил он, подойдя к столу. – Профессор Разгон делает мне докторскую диссертацию. Жена его, моя бывшая сотрудница, главный специалист жилкомхоза. Она единственный в городе человек, кто досконально разбирается в вопросах коммунального хозяйства. Единственный, кто может точно сказать, куда течет дерьмо, а куда – деньги. Если Андрей Разгон и Альбина Евсеева через полчаса не будут на свободе, я отключу всем сидящим здесь господам воду, свет, и электричество.
Водворилась настороженная тишина. Взгляды всех присутствующих устремились на хозяина кабинета, заместителя прокурора области. Кекеев невозмутимо смотрел в глаза Рубайлову.
В этот момент в кабинете появился Сташин, вызванный по внутреннему телефону.
«Как поступит зампрокурора?» – гадал Иосиф Григорьевич.
Совершенно понятно, что Кекеева не волнует ни общественность, ни сам Рубайлов. Руками заместителя прокурора снимали и арестовывали вице-мэров, начальников департаментов городских и областных администраций, руководителей силовых ведомств. Не вступая в коалиции с областными чиновниками, он был свободен от каких бы то ни было обязательств. Его слово не имело обратной силы. Если он что-то решил, то шел до конца, невзирая на возможные в любом деле ошибки.
Однако, слово Рубайлова также не имело обратной силы. И будучи избранным депутатом Госдумы – а в этом мало кто сомневался – мог надавить на Кекеева по линии Генпрокуратуры.
Иосиф Григорьевич не выпускал из поля зрения Бадму Калгаевича. И по его взгляду, обращенному на вошедшего следователя, понял, кто станет жертвенным бараном.
– Что же ты хулиганишь, Константин педэр-сухтэ? – простодушно спросил Кекеев.
– Пока я ездил в командировку, – продолжил заместитель прокурора, вот уже десять лет не выезжавший за пределы города, – ты арестовываешь невиновных, шьешь дела. Ай-яй, некрасиво это, подло. Вот Юрий Иванович распекает нас, как мальчишек.
– Бадма Калгаевич, – пробормотал, задыхаясь, следователь, которому вся кровь бросилась в голову, – я не знал всех тонкостей…
– Лахавлэ! – нетерпеливо перебил Кекеев. – Не знал вопроса так же, как не знаешь экономику и международное право?
Рубайлову, очевидно, пришлась не по вкусу разыгрываемая сцена. Он обратился к заместителю прокурора со следующими словами:
– Вы делаете мне большое удивление. Неужели вы не в курсе того, что творится в вашем учреждении?
Буравя взглядом ошеломленного следователя, рассчитывавшего получить сейчас чрезвычайные полномочия, Кекеев возмущенно проговорил:
– В последнюю минуту узнаю о превышении полномочий, вызванном пристрастным твоим отношением к подследственному. Ты ссоришь меня с моими сегодняшними и завтрашними друзьями. Может быть, ты арестовал Андрея Александровича, чтобы под пыткой выяснить, спал ли он с твоей женой? Хотел узнать, не рогоносец ли ты? На этот счет не сомневайся: ты рогоносец, и это известно всему Волгограду. Но ты работаешь в прокуратуре не для того, чтобы вымещать свои личные обиды.
Совещавшиеся, пораженные таким поворотом разговора, нетерпеливо ждали развязки, стараясь не смотреть на старшего следователя Сташина, затрясшегося, как в лихорадке.