Темные изумрудные волны
Шрифт:
Андрей почувствовал, как приятное тепло разливается по его телу. Он даже, беззвучно всхлипнув, улыбнулся. Два передних зуба шатаются. Хоть бы не выпали. Может, срастутся?!
…За главными обидчиками последовали второстепенные. Сокамерники-трусы, милиционеры, участвовавшие в задержании, все те, кто способствовал аресту. Их растягивают на дыбе, пытают раскалёнными щипцами. Раздробленные кости, зажатые в тисках головы, длинные заточенные гвозди, загоняемые в ухо. Повешенные, гроздьями свисающие с деревьев, их высунутые наружу
Боль уходила. На душе стало легче. Андрей заснул. Он вздрагивал и стонал в тревожном сне. Затем просыпался от нестерпимой боли. И снова сладостные видения. Обидчиков разделывают, как бараньи туши, и скармливают мясо голодным собакам. Эти мысли позволяли забыться в коротком сне. И снова пробуждения, и снова мысли…
Утреннюю еду забрал Оглоблин. Андрей мысленно пожелал ему подавиться. Всё равно он не смог бы есть. Его тошнило, голова кружилась, перед глазами плыли разноцветные круги.
После завтрака его, в синяках и кровоподтёках, повезли в прокуратуру. Допросы, очные ставки. Плохой взгляд следователя Сташина стал еще более плохим. Он медленно развязывал белые тесемки папок, листал исписанные страницы. Андрей неясно видел разных цветов чернила, видел машинопись, то через два интервала, то через один, размашистые и скупо налепленные пометки красной ручкой.
Следователь медленно листал страницы, – так студент-отличник листает учебник, заранее зная, что предмет проштудирован им от доски до доски.
Изредка он вглядывался в Андрея. И тут уж он был художником, проверял сходство рисунков – фотороботов – с натурой: и внешние черты, и зеркало души – глаза.
– Что молчите, подследственный Разгон? Признаваться будем? Или опять голова болит?
Обыкновенное лицо следователя – такие лица встречаются в учреждениях районных администраций, в различных комитетах городской администрации, в офисах фирм, в издательствах, в районных отделениях милиции – вдруг потеряло свою обычность. Весь он, показалось Андрею, как бы состоял из отдельных кубиков, но эти кубики не были соединены в единстве – человеке. На одном кубике глаза, на втором – медленные руки, на третьем – рот, задающий вопросы. Кубики смешались, потеряли пропорции, рот стал непомерно громаден, глаза были ниже рта, они сидели на наморщенном лбу, а лоб оказался там, где надо было сидеть подбородку.
– Ну, вот, таким путём, – сказал следователь, и всё в лице его вновь очеловечилось. Он закрыл папку, а вьющиеся шнурки на ней оставил незавязанными.
«Как развязанный ботинок», – подумал Андрей.
– Вы решили пойти своим путём, – медленно и торжественно произнес следователь, и добавил обычным голосом, – не тем, что я вам советовал.
И снова медленно, торжественно, проговорил:
– Вы будете отпираться, а мы будем вас из…
В этом месте, сделав многозначительную паузу, Сташин протянул:
– Изобличать…
Андрей почувствовал себя брошенным на произвол сумасшедшей
– Послушайте, – сказал Андрей нетерпеливо, – не понимаю, в чем меня пытаются уличить. Намекните, хотя бы. Не могу же я выдумывать преступления, которые не совершал.
– Хорошо. Попытаюсь вам помочь, – добродушно, негромко, ласково, произнёс следователь. – Расскажите, как вовлекли в свою банду гражданина Козина. Когда это всё началось? С магазина «Промтовары», что в Советском районе. Директор в котором… Артём Говорухин… ну, же, продолжайте…
– Не знаю такого. Вы меня скрещиваете с теми, с кем у меня явная несовместимость.
– Ай-ай-ай. Боюсь, ничем вам не смогу помочь. Сами себя загоняете в угол. Говорухин узнал вас, и голос ваш запомнил. Ладно, так и запишем: от очевидного факта мы отказываемся. Суд учтет ваше упрямство. Так-так… Поехали дальше… Магазин «Радиотехника»… М-м-м…
«Эти меня не опознали», – удовлетворенно подумал Андрей.
– Урюпинск… Вы утверждаете, что в этот день работали?
Андрей кивнул.
– А продавщица магазина опознала вас.
– Она сомневалась. Вряд ли она что-то помнит, кроме своих колхозных этюдов.
– Сомневаясь, показала сразу на вас. Особенно улыбка ваша ей запомнилась. Позже она показала, что видела именно вас. Не хотела при вас говорить. Будете отпираться – мы повторим очную ставку.
– Я был на работе. А про меня она от вас услышала впервые. Чем вам приглянулась моя улыбка…
– Вас не было весь день. С вечера предыдущего дня вы отпросились. В тот день вы появились без десяти пять, непосредственно перед ночным дежурством. Вас привёз Трегубов. Ему тоже не уйти от правосудия. Погуляет пусть. Потом мы им займемся.
Раскрыв папку, следователь начал листать бумаги. Отыскав нужную, прочитал:
– Всё сходится. Отпросился с вечера, появился второго июня в шестнадцать пятьдесят. Приехал на темно-серой иномарке.
«Самойлова! – подумал Андрей. – Больше некому воспоминать, ни один человек в судмедэкспертизе не даст точных показаний, не переговорив со мной, или хотя бы с родителями! Кроме этой простодыры Самойловой!»
Андрей посмотрел в глаза следователю:
– Оговор, мухлёвка! Десятки людей меня видели на работе.
Выдержав паузу, не отрывая взгляда, спросил:
– Что-нибудь ещё – эпизоды, сцены, акты?
– Вы мазохист?! У вас удивительный дар себе всё портить.
– Не могу пока ни в чем признаться. Кроме этих марамоек, у вас есть вообще нормальные свидетели?!
– Мои палочки-выручалочки кончились. Пока не признаете своё участие в этих эпизодах, мы с вами не сможем дальше двинуться.