Тёмные самоцветы
Шрифт:
Ксения, ничего не ответив, отвернулась к стене.
— Выпейте вина, Ксения, — сказал Ракоци. — Оно вас подбодрит.
Он кивнул Роджеру, и тот двинулся к ложу.
— Выпейте, госпожа, — поддержал он хозяина. — Об этом не будет знать никто, кроме нас.
— Разве что капельку, — прошептала Ксения и потянулась к кубку, но тут же отдернула руку. — Зачем он здесь? — спросила она, пристально глядя на Роджера, потом посмотрела на мужа. — Он ведь мужчина. Ко мне не должен входить никто, кроме вас.
Где-то внизу загремел другой ставень,
— Несомненно, — отозвался Ракоци, призывая на помощь весь свой дипломатический дар. — Если бы в нашем доме имелась женская половина, все было бы именно так. Но у нас ее нет. Вы ведь сами со мной согласились, что жизнь взаперти скучна. И потом, такое домоустройство помешало бы вам по-прежнему навещать монастырь и оказывать страждущим помощь. — Говоря это, он забрал у Роджера кубок и знаком велел слуге удалиться.
Тот, поклонившись, ушел.
— Это все так, — сказала Ксения, хмурясь. — Однако что скажут люди? — Не зная, как выйти из сложного положения, она выхватила из рук мужа кубок, приложилась к нему и, ойкнув, зажмурилась: горячая жидкость обожгла ей язык.
— Не все ли нам равно, Ксения? — по губам Ракоци скользнула легкая улыбка. — Пусть говорят что хотят.
— Нет! — вскрикнула Ксения. — Людям дай только повод. Их подозрения превратятся в уверенность, и тогда… — Она опустила глаза.
— Что за подозрения? — спросил Ракоци, но вопрос его повис в воздухе.
— Меня ждет бесчестье, отец будет опозорен, а дядюшка выгонит из дому мать, — пробормотала Ксения и, вновь отхлебнув из кубка, с укором обратилась к супругу: — Не притворяйтесь, что вам ничего не известно.
— Но мне и впрямь ничего не известно. Решительно ничего. — Ракоци положил ногу на ногу и обхватил руками колено. — Клянусь всеми забытыми богами, Ксения, никто мне не говорил ничего дурного о вас. Правда князю Василию не по душе ваша худощавость, а кое-кто полагает, что вы вышли замуж позже, чем надо бы, но все это чепуха. О каком бесчестье идет речь? Я теряюсь в догадках и полагаю, что для нас обоих было бы лучше, если бы вы доверились мне.
Ее глаза налились слезами.
— Лучше ли, нет ли — не знаю.
— Лучше, Ксения, ибо я ваш супруг и обязан оберегать вас.
— Оберегать? — спросила она еле слышно. — Вы, узнав правду, уже не посмотрите на меня.
— Еще как посмотрю, — заверил ласково Ракоци. — Обещаю, ничто в вашем прошлом не повлияет на мое отношение к вам.
Молчание длилось вечность. Ставень внизу перестал громыхать. То ли его заклинило, то ли унесло безжалостным вихрем.
Ксения допила вино и протянула Ракоци кубок. Руки ее заметно дрожали.
— Говорят, отца убили, когда монголы ворвались в наш дом. Говорят, он долго сдерживал их натиск. Говорят… — Она осеклась, не находя нужных слов.
— Говорят? — сочувственно спросил Ракоци. — А как было на деле?
Ее затрясло.
— Он струсил и убежал. Его догнали, убили. Я слышала, как он кричал. Но их было восемь. — Она согнулась, обхватив ладонями локти, ее била крупная
Ракоци ожидал услышать нечто подобное, но все равно был ошеломлен развернувшейся перед его внутренним взором картиной. Людская жестокость все та же, что и во времена Вавилона, подумал с горечью он.
— Сколько же лет вам тогда было?
— Одиннадцать, — уронила она, с трудом сдерживая рыдания.
— Одиннадцать, — повторил Ракоци. — А где была ваша матушка?
— В Богоявленском монастыре, на острове, где призревают беременных женщин. Она… у нее случился выкидыш. — Ксения отвернулась. — Господь покарал ее за мой грех.
Веков десять лет назад Ракоци не преминул бы оспорить подобное заявление, сейчас же он только вздохнул и спросил:
— Это она так сказала?
— Да, прямо в день похорон. Она объявила, что на моей совести также и смерти моих младших братьев. Их было четверо, но никто не прожил долее года, что, по ее словам, предвещало мой грядущий позор. И духовник наш Илья много позже сказал то же самое. Согрешивший единожды изначально греховен, так что, похоже, и в гибели батюшки повинна именно я.
Ракоци весь кипел, слушая этот вздор, но постарался держать себя в рамках.
— Вы не должны винить себя в том, что с ним случилось, — сказал рассудительно он. — Вашего отца убили монголы, они и в ответе за все.
— Он… — запальчиво вскинулась Ксения и вдруг задохнулась, в глазах ее вспыхнули слезы. — Он бросил меня, — совсем по-детски пожаловалась она, стискивая ладони. — Мы собирались бежать, во дворе стояла повозка. Он пошел вниз, сказав, что будет ждать меня там, но не сдержал слова. Монголы неслись к дому, и он хлестнул лошадей. — Голос ее упал. — О, Господи Боже! Слуги сбежали раньше, а у монголов были луки и пики. Они закололи нянюшку, крича, что та ни на что не годна, и… и…
— И изнасиловали тебя, — сказал Ракоци тихо, перейдя от волнения на ты.
Ксения лишь кивнула, осенив себя крестным знамением.
— Это мой грех и позор, — пробормотала она.
— Нет, — отозвался Ракоци, наклоняясь, чтобы поставить пустой кубок на пол. — Нет, Ксения, нет. Вы тут не виноваты ни в чем.
Она уставилась на него словно на сумасшедшего.
— Вы разве не поняли? — Тело ее сотрясалось как в лихорадке. — Восемь монголов по очереди забавлялись со мной. Они…
— Надругались над вами, я понял. — Голос Ракоци был полон сочувствия. — Но это было давно.
Она отказывалась верить ушам.
— И вам не противно? Нет, я не верю. Я вижу, мне не стоило ничего говорить.
— Стоило, — сказал Ракоци. — Мы ведь муж и жена.
— Нет, нет, — забормотала она как помешанная. — Мне следовало молчать. — Что-то с грохотом вновь пронеслось мимо окон, и Ксения вжалась в стену, но тут же выпрямилась и заключила: — Чтобы никто-никто на свете не мог прознать о случившемся, ни одна живая душа.
— Но вы ведь сами знаете о том, Ксения, — произнес Ракоци с состраданием, отразившимся в его темных глазах.