Тёмные самоцветы
Шрифт:
— Если, если, — передразнил Иван, указывая на дверь. — Сперва все вызнай, а потом уж наушничай, князь Василий. Я не желаю тебя больше видеть. Ступай.
Василию оставалось только повиноваться. Он согнулся в поклоне и попятился к выходу, едва не метя шапкой пол. За дверью князь выпрямился и с минуту постоял, отдуваясь, обескураженный неудачей, потом приосанился и выпятил грудь, заметив в конце коридора того, из-за кого у него с царем вышел разлад. Венгр шел к нему в окружении четырех рослых стражей. Ладно уж то, что с ним
— Бог в помощь, княже, — сказал Ракоци, останавливаясь. Он торопился, но сознавал, что без разговора не обойтись.
— Тебе того же, — буркнул Василий. — Как там моя племянница? Здорова ли и довольна ли? Доволен ли ею ты? — Князь искал ссоры, ведь любые расспросы о чужих женах считались среди бояр оскорбительными. Но венгр лишь кивнул.
— Была здорова, по крайней мере с утра, когда понесла в монастырь еду больным, не встающим с постели.
— По-прежнему таскается по приютам? — презрительно усмехнулся Василий. — И ты дозволяешь ей это?
— Да, — сказал Ракоци. — С чего бы мне вдруг противиться?
— Да с того, что она теперь замужем! — воскликнул Василий, потрясенный вопросом. — Ей надлежит сидеть дома и нянчить детей.
Ракоци какое-то время молча разглядывал кичливого родича Ксении, потом спокойно сказал:
— Ну, детей у нас пока нет, а потом — я ведь не русский. Мы не запираем своих женщин — не важно, замужних или незамужних — в домах, считая, что собственное здравомыслие обережет их лучше, чем стража. — Он коротко поклонился. — Князь, меня ожидает царь, и с моей стороны было бы нелюбезно опаздывать.
Василий не мог допустить, чтобы последнее слово не осталось за ним, к тому же он был возмущен.
— Их надо пороть — вот и все здравомыслие, пока не возьмутся за ум.
Что-то вспыхнуло в темных глазах венгра, но тут же потухло.
— Я буду иметь в виду это, князь. — Сказав так, он дал стражникам знак и направился к царской опочивальне.
Провожая противника взглядом, Василий внезапно подумал, что, если дошло бы до драки, ему от самоуверенного и хитрого венгра досталось бы много больше, чем тому от него.
Войдя в опочивальню, Ракоци перекрестился на образа и, согласно польскому этикету, встал на одно колено, ожидая, когда властелин всея Руси соизволит к нему обернуться. Но тот даже не шевельнулся и все так же внимательно глядел в окно.
— Государь, — наконец сказал Ракоци после длительной паузы, и царь Иван подскочил на месте, испустив испуганный крик.
— Фу, это ты, — пробормотал он, крестясь.
— Прибыл по твоему велению, государь, — откликнулся Ракоци, ощущая спиной взгляды стражников.
— По моему. Да, да, да, — согласился Иван и указал на окно. — Там лопарские колдуны.
— Я видел их, когда шел сюда, государь, — произнес Ракоци осторожно, пытаясь навскидку определить, в каком состоянии царь. — Они, похоже, греются у костра.
— Не греются, —
Ракоци помедлил, соображая, какого ответа от него ожидают.
— А надо ли это знать? — спросил после паузы он.
— Обыкновенному смертному — нет, — ответил Иван и, задрав голову, поскреб подбородок. — Но я царь, и моя судьба — это судьба всего государства. Волей-неволей мне надобно ведать, что со мной станется, чтобы не кинуть Русь на иноверцев или татар.
Ракоци вслед за царем осенил себя крестным знамением, словно бы разделяя его тревогу.
— Истолкование знаков — трудная вещь. Эти люди… Они действительно могут заглядывать в будущее?
— Надеюсь, — сказал Иван и вдруг горько всхлипнул. — Я уже так измучился, что хватаюсь за все. — Он кашлянул. — Мне надобно знать свою участь. Господь милостив, однако митрополит не дает мне пойти по стезе вышнего промысла. Я вынужден обратиться к нехристям, раз уж наш главный церковник не знает, как снять пелену с моих глаз. Или не хочет. О, он великий упрямец, московский митрополит. Я мог бы объявить его патриархом, однако не стану, если он не склонится предо мной. Что думаешь, венгр, прав ли я?
— О, государь, на этот вопрос у меня нет ответа. — Ракоци опечаленно покачал головой. — Король, приславший меня сюда, католик. Высказав свое мнение, я его подведу.
— Странно, — сухо заметил Иван. — При чем тут король? — В глазах его появился лихорадочный блеск. — Ведь мы говорим о промысле Божьем?
— Я не настолько мудр, чтобы разбирать, чего Господь от нас хочет, — сказал тихо Ракоци, опуская глаза.
— С твоими-то самоцветами? — сварливо осведомился Иван. — Что-то ты скромен, алхимик. Камень — опора, а вера есть луч к сердцу каждого человека.
— Или так принято полагать, — заметил Ракоци, против воли припоминая разнообразных священнослужителей: вавилонских, египетских, римских, испанских, индийских, — считавших, что сердце его — открытая книга. Но читать в ней из них умел лишь один, самый первый, разделивший с ним кровь.
— Святотатственно в том сомневаться! — внезапно разгневавшись, крикнул Иван. Он вскинул жезл, но пошатнулся и, придя в изумление от собственной слабости, взволнованно зашептал: — Нет, я не должен вновь воздевать свою руку! Это грех, тяжкий грех.
Ракоци, видя, что царь близок к припадку, попытался его успокоить.
— Что минуло, то прошло, государь.
— Да, да, прошло, но что будет — загадка. — Иван повернулся к окну. Он с минуту прислушивался к заклинаниям лопарей, потом мрачно пообещал: — Если они собираются скакать там до ночи, то далее попляшут в аду.
Ракоци обеспокоенно передернул бровями.
— Ах, государь, — сказал укоризненно он, — яви этим людям свое снисхождение. Требуется огромное мужество, чтобы не отрываясь взирать на огонь.