Темный маг
Шрифт:
— Жене скажи, детей пусть накормит, да сама поест, – он снова прикрыл глаза, откинувшись на стену. – А потом сам ко мне садись, будем разговоры разговаривать.
– Много распоряжаешься, колдун, — все же не утерпел Борх, осадив жестом дернувшихся было детей.
— А ты не гордостью думай, а головой. В голоде вины твоей нет, как и в суровой зиме. Дети у тебя от недоедания шатаются уже, а супруга на сносях, — сдавленный вздох подсказал, что последнее стало новостью даже для жены.
– - С меня от трёх пригоршень крупы не убудет, а вы продержитесь чуть дольше. А приказывать я тебе имею полное право, на моей земле живёшь, – он так и не открыл глаз, не удостоил
Короткая возня подсказала, что хозяин дома его все же услышал. И, кажется, он все же задремал, потому как возвращение Борха вышло неожиданным, равно как и короткий стук о столешницу. Нэль все же приоткрыл глаза и выпрямился, с интересом глядя на бутыль с, судя по всему, самогоном. А староста уже выставил чугунок на середину стола, добыл ложки, да плеснул мутноватой жидкости в два грубых глинянных бокала.
– За что пьем, колдун?
– Молча. И не чокаясь.
Борх кивнул и опрокинул посуду в себя. Так пили о покойниках.
– По ком пьем?
– Скольких задрали у тебя, напомни?
– Семерых.
– И ещё тринадцать на заимке, что недалеко отсюда. Пасечник там жил с женой, сыновьями, невестками да внуками, – Нэль наконец ощутил как расслабляется тело, как разбегается по жилам жар, разгоняя кровь и притупляя боль. – У тебя тут рвар. А двадцать человек это даже не плохо. Это ещё хуже.
– Да куда уж хуже то, – староста вновь плеснул в обе кружки горячительного напитка. Рвар – это действительно куда хуже нечисти, сбившейся в стаю. Это куда хуже вообще всего, что можно представить. Даже хуже черной гнили. После нее выжившие остаются. После рвара – нет.
Они выпили, вновь не чокаясь. И лишь после этого маг продолжил.
– Двадцать человек, Борх. Он набрал достаточную массу, что бы... – Нэль осекся, замолчал, вспомнил, что перед ним хоть и не глупый, но селянин. – Короче, их теперь двое.
Староста, побледнев, молча налил по третьей. У бывалого мужика, пятнадцать лет жизни отдавшего императорской армии, служившего десятником, от ужаса подвело живот. Про нечисть больше не думалось. Думалось лишь о том, как беспечно после нашествия умертвий бегали по селу дети, сновали люди. Некоторых голод выгнал даже за околицу, в ближайший пруд – наковырять из мёрзлой ещё земли корешки камышей, да добыть хоть сколько перезимовавшей клюквы.
– Как же быть теперь? – хозяин дома даже удивился, как ровно прозвучал собственный голос. – Ведь и один безликий – много. А тут двое... Я служил ещё, когда они появились. Доводилось встречаться, – он внимательно смотрел на мага, невозмутимо набивающего брюхо кашей. Самому ему вдруг прочно отшибло аппетит. Благо, что жена и дети уже спали – разморило быстро с непривычной сытости.
– Ешь. Раз служил – поможешь завтра. А если в беспамятство с голоду уйдешь, сожрут тебя, – Нэль отложил ложку и двинул котелок к старосте.
– Откуда они вообще взялись, рвары? Не было ж такой напасти ранее. Двадцать лет назад не было ещё, – нехотя он все же взялся за ложку, зная – колдун прав. – А помочь помогу, да не сгибнуть бы.
– Не сгибнешь, – хмыкнул маг. – А безликие оттуда и взялись, откуда всякая пакость в мир лезет. С лабораторий темных. Если без подробностей, то решили однажды маги, что император наш недостаточно хорош. Всякие
Какое-то время в избе царила тишина. Староста ел, Нэль – пил. И ни один из них более не хотел трепаться о событиях, что закончились когда один из них ещё даже десяти лет не встретил, а второй едва на службу вышел. И за которыми им последствия расхлёбывать.
– Ты ещё сказал, распоряжаться можешь здесь. Сказал, твои земли. О чем речь шла, колдун? – Борх, доев, убрал посудину и разлил им остатки самогона. Гость, не смотря на выпитое, никаких признаков хмеля не выказывал.
– А что ещё это может значить? Бабка моя здесь последней из рода распоряжалась. Давно это было, лет сорок уж минуло, – Нэль пожал плечами. – Баронесса Илейв. А я, стало быть, баронет, – мужчина криво улыбнулся. Нутро горело от выпитого, но сознание оставалось ясным. А ещё притупилась острая жгучая боль, что причиняли раны.
– Стало быть, хозяин в землях объявился.
– Нет, Борх, – колдун качнул головой и прикрыл глаза. Он поел, успокоился и теперь осторожно, постепенно ускорял регенирацию. Благо, что ткань рубашки очень плотная и бледно-зеленых искорок заплясавших в ранах под ней не видно.
– Жаль. Наместник от императора редкостный пройдоха. Три шкуры дерет, а помощи не допросишься. Голодает народ. Огнёвка ещё богато живёт, ты в соседних деревнях не был.
– Почему ты так уверен, что при мне лучше станет? – губы мага дрогнули, но в улыбку так и не сложились.
– А просто хуже быть уже не может, – спокойно ответил староста. – Дело ли это, ты мне о младенчике, а мне лишь напиться захотелось – не выходим ведь. Тяжко это, ждать, что бы лишь похоронить, – Борх махнул рукой и залпом допил что там ещё оставалось в кружке.
– Сочувствую, – врал, конечно. Неприятно – да, но особого сочувствия он не испытывал. Просто на обратном пути заглянет к наместнику, посмотрит, что можно сделать. – Мне сапоги топтать полтора года осталось, – голос звучал равнодушно и спокойно. С этим он Нэль давно смирился. – В баронстве дела перенимать дольше придется, чем мне жизни отпущено. Так что давай спать, – и первым улёгся, на ту же лавку, где сидел, давая понять, что разговор окончен.
Борх ушел к жене, долго возился, устраиваясь. И ещё долше лежал, раздумывая о странностях своего гостя. А ещё, пожалуй, он уже и не хочет, что бы в ком-то из его детей вдруг обнаружился магический дар.
Глава 3
Борх в очередной раз наблюдал за магом. Тот, подорвавшийся чуть свет, выпустил людей из домов и выстроил в три ряда друг за другом вдоль дороги. Теперь прохаживался туда-сюда, явно над чем-то раздумывая. И поражала старосту выдержка колдуна — ведь не скажешь по нему, что полночи в жару метался, на узкой лавке, а незадолго до рассвета нивдруг затих, замер – околел, ледяным сделался, словно по жилам не кровь заструилась, а талая вода. А едва рассвет занялся, поднялся, проводил здоровой рукой над курткой, неся какую-то околесицу, оделся, да и был таков.