Темный мир
Шрифт:
Я достал студбилет и паспорт со вложенным в него «открытым листом» — просьбой от ректората ко всем органам власти оказывать нам содействие. Маринка сделала то же — но как-то деревянно. Похоже, она не верила в происходящее.
— Никитин Константин Юльевич… ага… Петербург, улица Орбели, двадцать семь… Борисоглебская Марина Ивановна… Петербург, Орбели, двадцать семь… Родственники, что ли?
— Нет, просто в одном доме живем. В соседних парадных.
— Забавно.
— Так какая же тут погранзона? Мы в погранзону и не собирались вовсе.
— Что значит — какая? Два километра до границы — какая погранзона! Ну вы даете, студенты.
— Не может быть, — сказал я. — Мы час назад вышли из Кутиллы. Сто километров до границы — если по прямой… а по прямой никак, потому что озера…
— Это где у нас — Кутилла? — спросил старший младшего.
— По-моему, Тишкеозеро, — сказал тот. — Но не уверен.
— Нет, ребята, никак не могли вы выйти час назад из Кутиллы, — сказал старший. — Если Тишкеозеро… По этим лесам — неделю топать, а то и больше.
Мы с Маринкой переглянулись.
— А какое сегодня число? — спросила вдруг она.
— Шестнадцатое июля, — сказал старший.
— Не понимаю, — сказала она. — С утра было пятое…
— И с утра было шестнадцатое, и сейчас шестнадцатое, — сказал старший. — Вы, видимо, эти… потеряшки.
— Кто?
— Ну, которые память теряют на какое-то время. Хорошо, что вы еще себя помните — а то некоторые и имя-фамилию забывают, и родственников не узнают. Ну ладно, пойдемте на пикет, там разберемся.
— А что, такое часто случается? — спросил я.
— Как когда. В этом году уже четверо или пятеро было… или сколько, Серега? Не помнишь?
— Больше пяти, — сказал младший. — И, что характерно, все идут к финской границе. С чего бы это?
— Потому что тех, кто идет в другую сторону, ловит милиция при железке… Такое тут место у нас. Аномальная зона. Черт-те что может происходить. Мы уже привыкли. По-первости жутковато было…
— Это когда собаки с ума сошли?
— Ну, хотя бы. Или когда все намагнитилось… Вы, кстати, жрать хотите?
— Не знаю, — сказал я. — Скорее пить.
— Пить с собой уже ничего нет. А сейчас придем на пикет, там нам и компоту выпишут, и борща… Ну и вас оформим, дело такое… режимное.
— Понимаю, — сказал я. — Сам с погранцами служил.
— А где?
— В разведвзводе. — Я сделал вид, что именно так понял его вопрос.
— Десант?
— Нет, пехота.
— Ну, тогда пошли. Пехота…
Тропа скоро вывела нас к гравийной дороге, на обочине
— Часа два придется подождать. Будет машина, отвезет вас на заставу, а оттуда уже — как получится. С вашим старшим связаться через что можно?
Я продиктовал телефон Артура. И, если тот не ответит, телефон деканата.
— Понял, — сказал лейтенант. — Идите пока поешьте. Сереж, накорми студентов!
Мы сели за стол. Давешний младший сержант выдал нам по миске и по ложке, поставил на стол хлебницу, прикрытую бязевой салфеткой (ну, разумеется, портянкой, только новенькой), снял с печи кастрюлю, обмотанную полотенцами. Приподнял крышку, принюхался… расплылся в улыбке.
— Хорош боржгцчец! Ну, разливайте сами, сколько кому надо. В каком звании, пехота?
— Сержант запаса.
— Тогда правила знаешь.
— Дык-ть… Мариш, подставляй.
Борщ и вправду был хоть куда. Отнюдь не сплошное сало плавало в нем, а уваристая мясистая рулька; и картошечка была аккуратно порублена кубиками, и свекла, и морковка, а лук и капусту, похоже, предварительно потомили на сковородке (да, знаю, что не канонический это рецепт, не канонический, но зато вкусно). Только когда я наливал это лакомство Маринке, то обратил внимание, что у нее дрожат руки.
— Что-то не так? — спросил тихо.
— Не знаю, — так же тихо ответила она. — Не могу понять…
Это не было кодовой фразой из знаменитого и сто раз перечитанного романа («В августе сорок четвертого», если кто не въехал), но я вспомнил именно ее — и против своей воли, против объективной расслабляющей реальности — насторожился. Не подавая виду, естественно.
Налил себе, взял ломоть серого, посолил. Нацелился ложкой в борщ. Вот сейчас я подцеплю вкуснятину со дна…
Борщ в миске слегка подрагивал. И даже не слегка. Поверхность его покрывала рябь — круговая стоячая волна, — и в центре миски то и дело вздымался маленький заостренный пик. Я смотрел на это и понимал, что быть такого не может, но оно есть… а потом ступни тоже ощутили вибрацию. Я посмотрел на Маринкину миску — в ней борщ тоже отплясывал. А потом я увидел глаза Маринки — ив них ужас.
— Не предусмотрели, — сказал кто-то сзади.
— Она нас видит, — сказал другой.