Тёмный повелитель
Шрифт:
Я выдержала его взгляд.
— Почему нет, если мне этого захочется?
Несколько мгновений мы смотрели друг на друга. Потом отец рассмеялся:
— Настоящий Маркус Рише мог бы по праву гордиться такой дочерью.
Я тяжело вздохнула. Мой отец, мой истинный отец… а ведь я почти не думала о нём с тех пор, когда поняла, кем был Маркус Рише пять лет назад.
— Я плохая дочь, — проговорила я. — Мне очень жаль настоящего Маркуса Рише, но он чуть ли не отпихивал меня от себя ногой, когда я была ребёнком. Я не могу врать, что я его любила. А тебя… я тосковала по тебе.
Я присела на ручку
— Вот только по которому тебе я скучала? — тихо спросила я. — Принц Орис, сын татуировщика Веррес, Делла Дон, Маркус Рише, лорд Нил? Я знала лишь одну твою личность, но у тебя их десятки. И триста лет за спиной.
Отец едва заметно улыбнулся. Здесь, в кабинете, вдруг подумалось мне, он был куда больше собой, чем в кабинете лорда Нила. Куда более расслабленным, тёплым… живым.
— Моя дорогая, — мягко сказал он. — Можно носить десятки лиц, играть сотни ролей, менять дюжину масок за день, но твоя истинная, глубинная суть лишь одна. Я тот, кем я родился. Тот, кем был пять лет назад. Я твой отец, Фаэль. Я, сидящий перед тобой, — настоящий я. Безусловно, я буду лгать тебе, как уже лгал не раз, но я не надеваю перед тобой маски, как это делает Рэй. Ведь он так и не отказался от этой привычки, правда?
Я грустно улыбнулась:
— Нет.
— Можно предать империю, — произнёс отец. — Можно нарушить слово. Но нельзя солгать в любви. Рэй лжёт тебе в главном. Лжёт, меняя маски одну за другой, то давая тебе надежду, то обнимая твою сестру, то твердя, что ты одна способна его понять, то пожимая плечами и говоря, что ты нужна ему только для дела… то вновь страстно уверяя, что ты — его единственная любовь. Но любит ли он тебя?
Я покосилась в зеркало. Отражение, точная копия Сильвейны, ответило мне насмешливым самоуверенным взглядом, но на душе скребли гриссы. Отец был прав. Рэй мог бы один раз честно сказать мне, что любит, и мы вместе прошли бы через всё. Я поддержала бы его, потому что знала бы, насколько ему плохо.
Если бы он только сдвинул маску! Если бы отшвырнул бы её в сторону и наконец посмотрел на меня, не отводя глаз. Или, напротив, если бы носил не снимая.
Я поняла бы, если бы Рэй использовал меня как ценный инструмент, был циничным наставником и никем иным. Но не шептал бы мне нежности, не одевал в иллюзорные кружева, не показывал бы драгоценный цветок, который он вырастил в память о брате.
Но Рэй предлагал мне… нечто третье. И я сама толком не понимала, чем это было.
Я вздохнула. Хат, по крайней мере, был честнее. Он просто носил мне пирожные.
Да, в словах отца был смысл. Но я была агентом имперской разведки. И я прекрасно видела, когда меня пытаются настроить против кого-то. Особенно — против смертельного врага.
Я внимательно посмотрела на отца.
— А ты? — негромко спросила я. — Ведь ты тоже носишь маски. Эоран был твоим близким другом, и ты уничтожил его без колебаний. На Алистера охотятся, а ты не знаешь, где он, и не защищаешь его — хотя ты у него учился! А Алетта? Что ты с ней сделал?
— Алеттой я манипулировал всегда, с первого же дня, — холодно произнёс Маркус Рише. — Так, как использует людей агент империи. Когда придёт время, точно так же начнёшь поступать и ты. Поверь, я буду тобой гордиться.
— С трудом верится, что я
— Значит, будешь сидеть на бумажной работе в оперативном штабе и никогда не получишь бессмертие. Цена величия — безжалостность, гриссёнок. Цена свободы — чужая смерть. Иначе нельзя.
Отец встал. Взял портрет матери, стоящий на столе, и долго смотрел на него.
— Я как-то проснулся и понял, что не могу вспомнить лицо своей матери, — произнёс он. — В то время шла война с колониями, сражения на море, одно за другим… Наездники, летящие на драконах над морем, гибли десятками, но мне было плевать. Я запрыгнул Ааглю на крыло и полетел. Я не хотел умереть. Я хотел вспомнить.
— И вспомнил?
Он усмехнулся:
— Как ни странно, да. За мгновение до того, как Аагль сжёг палубу, я посмотрел в глаза темноволосому мальчишке, забившемуся между бочонками. Он смотрел на меня, и, вобрав в себя его эмоции, я вдруг понял, что он думает о матери. Сейчас, за секунду до смерти.
Отец обернулся и посмотрел на меня:
— И я вспомнил свою мать. Теперь, когда мне снятся сны о пожарах, перед глазами всегда стоит её лицо.
— Какой она была? — тихо спросила я.
— Она любила моего брата, — просто сказал Маркус Рише. — У одного из нас был дар, у меня его не было. К чему много слов?
— Мне очень жаль, — прошептала я.
— Мне тоже.
Отец поставил портрет. Провёл рукой по столу, покрутил в руках знакомое платиновое перо с рубиновым драконьим глазом, которым когда-то писал каждый день, и сделал движение, словно хотел положить его в карман. Но лишь покачал головой, тихо смеясь, и вернул перо на место.
— Иногда я скучаю по мелочам, — пояснил отец, заметив мой взгляд. — И тоскую по людям, как бы я ни учил себя забывать. Но их очень и очень немного, гриссёнок. Алистер, к примеру, не один из них. Я сделал многое, чтобы он ко мне привязался, но ради того, чтобы получить секреты лучшего татуировщика империи, я пошёл бы и на большее.
Короткая пауза. Треск пламени.
— А вот Эори был мне близок до самого последнего дня. Не решись он отдать мою тайну Дрэйгу, мы были бы неразлучными друзьями до сих пор. Но он… — отец запнулся, и по его лицу пробежала тень.
— Он — что?
— Он просил меня о бессмертии, — просто сказал отец. — А я не мог ему его дать. Если бы только он…
Он осёкся.
— Он попросил тебя поделиться величайшей тайной, но ты не хотел этого делать?
— Не «не хотел», а не мог, — резко сказал Маркус Рише. — Любому незнакомцу на улице я дал бы руну без усилий, но не ему. Когда-нибудь ты поймёшь. И довольно об этом.
— А кроме Эорана? Был кто-то ещё, кому ты дал бы бессмертие? Кто-то, кого ты любил и кто искренне любил бы тебя?
Короткая усмешка, кривая и горькая.
— Нет. По той же самой причине.
— О которой ты мне не сообщишь.
— Нет.
Я нахмурилась:
— Но всё же я — исключение. Со мной, Фаэль Рише, уникальной и единственной из всех людей, — в моём голосе прорезалась ирония, — ты можешь поделиться, и ты говоришь об этом свободно. Что со мной не так? Почему я не отличаюсь от любого незнакомца на улице, но все остальные, кого ты знал куда больше трёх лет, с кем ты сблизился, кого ценил, как ближайших друзей, как семью, — иные?