Тень Аламута
Шрифт:
– Ладно. Хорошо. Но это будет страшная ассасинская сказка. Очень ужасная и злая.
– Да! Да! Скаску!
– Слушай же. Но помни: сказка страшная. – Немного помолчав, ассасин начал свой рассказ:
– Когда наш великий имам Гасан ас-Саббах учился в школе, было у него два приятеля: Омар Хайям и Низам ал-Мулк. Они любили друг друга. Однажды они поклялись, что если кому-то из них улыбнется удача, тот разделит ее с друзьями.
Прошли годы. Омар Хайям стал ученым и поэтом. Низам ал-Мулка назначили визирем, и он возвысился. Гасан тоже попросил у султана высокий пост.
Но Низам ал-Мулк, мальчик мой, оказался не из дерюги сделан. Он прокрался в кабинет своего удачливого друга-соперника и исправил некоторые буквы в его бумагах. На следующий день Гасан предоставил султану свой доклад о дворце. Царедворцы от смеха попадали на пол и не смогли встать – везде, где следовало быть слову «динары», красовалось «лягушки». Разгневанный султан прогнал Гасана прочь.
И Гасан отомстил, дитя мое. Он изучил в Египте мудрость батин и, вооруженный ею, вернулся на родину. Собрал тысячи последователей, а кого собрать не удалось, зарезал или оклеветал.
Как-то сказал он своим приверженцам: «Будь у меня еще два человека, таких же смелых, как я, мы бы вместе покорили страну». Ассасины не поверили мудрому старцу. Они решили, что тот сошел с ума и принесли лекарство.
А Гасан не был безумен, нет. Он захватил Аламут. Потом убил султана, а труп выбросил в реку. После чего разорвал на части и съел своего бывшего друга Низама ал-Мулка. Убил бы и Омара (хоть тот ни в чем не виноват), но пройдохе удалось бежать.
Когда же те, кто считал Гасана сумасшедшим, пришли к нему униженно, Старец сказал злым, хриплым голосом:
– Муа-ха-ха! Ну и кто из нас безумец?
А потом убил их и сбросил со стен Аламута.
– Сказка кончилась. Можешь вылезать из-под лавки.
История потрясла мальчишку. Он сидел в ногах дедушки бледный, трясущийся, а по щекам его текли слезы.
– Ну-ну, не хнычь. Настоящие ассасины не плачут.
– Я не плачу! – ребенок с шумом втянул сопли. – Совсем!
«Великая сила – искусство… – подумал Габриэль философски. – Чувство, экспрессия. Но какие глубины смысла оказались сокрыты от мальчишки? Видит Аллах, мне его даже жалко».
– Эй, паршивец, – поинтересовался он. – Что же ты понял в этой истории?
– Я понял… я… я не стану бить Лашида.
– Это почему же?
– У меня есть длузья, деда. И фельсы. Я дам фельс Селиму и два – больсому Абу. Они Лашида отлупят!
Габриэль удовлетворенно прикрыл веки. Его усилия не пропали даром. Из мальчишки вырастет настоящий имам.
Сопливая мордочка просунулась под ладонь.
– Деда, – прошептал счастливый детский голосок. – Мой знаменитый деда. Я так тебя люблю!
МАРЬЯМ ИСПОЛНЯЕТ СВОИ ЖЕЛАНИЯ
Что-то сломалось в красавчике Хасане. Гордый правитель превратился в куклу. Или даже нет – сазана, пойманного умелой рукой рыболова.
Он больше не управлял своей
Хасан, сгорбившись, сидел у очага. В его глазах прыгали огненные точки. Сидеть так он мог долго, очень долго. Марьям не знала, что и думать.
– Чего желает мой повелитель? – робко спросила она.
Хасан зябко передернул плечами:
– Какая холодная ночь…
– Повелитель желает одеяло? Или горячего чая? – Ответа не последовало. На всякий случай девушка поставила греться воду. Ее подмывало задать глупый вопрос, что-нибудь вроде: «Любит ли повелитель свою козочку?», но как раз это было запретно. Так же запретно, как дергать гепарда за усы, когда он лакает молоко.
– Видит Аллах, – вдруг пошевелился Хасан, – я люблю тебя, Марьям. Люблю с того самого мига, как впервые увидел. Поэты говорят…
И осекся. Поэтов к месту и без места любила приплетать Ляма. И как это одна глупая женщина моли вызвать в мужчине такое отвращение к поэтам?
– Поэты говорят о своем, повелитель, – Марьям присела рядом с Хасаном. – Я знаю историю о юноше, знавшем слишком много стихов.
– И что с ним случилось?
– Этот юноша встретил девушку – знатную и красивую. И с ним произошло нечто, чему он не знал названия. О, повелитель! В стихах говорится, что влюбленные теряют сон и аппетит. А юноша хотел быть лучшим из влюбленных. Он не ел и не пил, хоть в животе бурчало, а глаза слипались.
В глазах Хасана проснулось любопытство. Горькая предрассветная тоска отступила, забившись в угол. Марьям поймала любимого в сети и с каждым словом всё больше и больше опутывала его:
– Тогда девушка пригласила его на свидание в саду. Беседка, освещенная богатыми светильниками. Стол ломится от яств и дорогих вин. На столе записка: «Не ешь, не пей и не спи до утра – иначе потеряешь меня». Конечно же, юноша твердо решил не есть и не пить. Он лишь отломил ножку от куропатки, запеченной с миндалем и корицей, да попробовал гранатовых зернышек, сваренных в меду.
…Марьям прекрасно знала то, о чем рассказывала. Одни желания влекут за собой другие. Разве может голодный ограничиться птичьей ножкой? И что за сторож из сонного человека? Когда-то ей хотелось выбраться из нищей деревни. Подальше от убогих родственников, голода и бандитов, приходящих из пустыни. Теперь же ей хочется любви. Настоящей – без притворства и пустых слов.
Отчего же так печален ее повелитель?..
– Съеденное и выпитое отяжелило юношу. Его голова склонилась на подушку. «Не будет дурного, если я на миг закрою глаза», – подумал он. И сон напал на него, подобно разбойнику. Пришла девушка, увидела своего любимого спящим среди разоренных блюд и гневно топнула ножкой. «О Аллах! Зачем послал ты мне этого олуха? Ему бы только есть и спать!» Она написала записку: «Убирайся с глаз моих! Еще раз увижу – зарежу!» – и приказала слугам выкинуть несчастного на улицу.