Тень и шелк (Под именем Энн Максвелл)

Лоуэлл Элизабет

Редпас исподволь взглянула на коллегу и отозвалась на том же языке.

– Терпеть не могу, когда со мной обращаются как с прислугой, босс, – сообщил Джиллеспи на правильном английском и добавил чуть тише:

– Особенно при нынешних планах.

– И тем не менее, – отозвалась Редпас, – мы все вытерпим, подкрадемся и, может быть, поймаем обезьяну, ясно?

– Если планы таковы, – негромко вставил Шон, – сомневаюсь, что в них участвует Дхамса.

Джиллеспи фыркнул.

– Вполне возможно, – отозвалась Редпас. – Если так, значит,

его влияние на лазурных монахов должно быть незначительным – следовательно, тем более необходимо действовать без шума.

Шон помедлил, подумал минуту и кивнул. Пробормотав еще несколько фраз на наречии Ямайки, Джиллеспи умолк.

Дэни с любопытством прислушивалась к разговору. Пусть Редпас была боссом, но Дэни понимала, что последнее слово осталось за ней не поэтому. Коллеги-мужчины явно уважали ее за ум и, несомненно, считались с ней.

Но любой из них мог сломать Кассандру Редпас, как спичку. Джиллеспи был куда крупнее Шона. Голова Редпас едва доставала до груди сержанта, однако женщина держалась так, словно физическая мощь спутника не имела ни малейшего значения.

Может быть, для некоторых мужчин это справедливо, наконец решила Дэни. Для незаурядных мужчин.

Эта мысль показалась ей заманчивой. На своем опыте Дэни убедилась, что в определенный период полового созревания средние мужчины становятся сильнее средних женщин. Это бесспорно, и никакие требования равенства полов его не изменят. Мужчина способен получить от женщины все, что пожелает, если он предпочтет воспользоваться своим физическим превосходством.

Дэни до сих пор помнила свое первое потрясение, когда еще в младших классах мальчики, которых она превосходила смекалкой и умом, вдруг стали сильнее ее. А некоторые оставили ее далеко позади и по ловкости.

Такие, как Шон. Дэни еще никогда не видела мужчину, способного с такой скоростью передвигаться по крышам. Кроме того, его движения были рассчитанными, но самое главное – экономными.

Возможно, в этом-то и дело, размышляла Дэни. Мужчины и женщины способны успешно сосуществовать, когда мужчины добровольно отказываются от своих физических преимуществ над женщинами.

Стив так и не сумел этому научиться. Да и не хотел. Ему нравилось сознавать, что он сильнее Дэни.

Он к этому привык.

«Нет, – мрачно призналась Дэни самой себе, – он злоупотреблял своей силой. Чтобы возвыситься надо мной».

После Стива Дэни была твердо убеждена, что все отношения между мужчинами и женщинами заканчиваются для последних быстро и плачевно. Однако наблюдая за Редпас, Джиллеспи и Шоном, она предположила, что для женщин и мужчин существуют иные способы уживаться между собой, грубая сила здесь ни при чем.

Дэни украдкой взглянула на Шона.

Хотелось бы знать, может ли он всерьез увлечься женщиной? Он так сдержан. Даже слишком сдержан.

Самодисциплина Шона и успокаивала ее, и тревожила.

Что будет, если он однажды сорвется с цепи?

Эта мысль пришлась Дэни не по вкусу.

В отличие от самого

Шона.

– Гилберт Стюарт, – произнесла Редпас.

Дэни поймала себя на том, что она в упор смотрит на Шона, а тот – на нее. Его прищуренные внимательные глаза светились умом и проницательностью.

Дэни быстро повернулась к Редпас, которая разглядывала картину, висящую в холле.

– Должно быть, она досталась монахам вместе с домом, – пояснил Шон. – Монахи уважают искусство любого народа, а не только собственное.

– Почему монахи Лазурной секты оказались в Виргинии? – спросила Дэни. – Эти места не слишком-то подходят для людей, привыкших к простоте и духовности племенной жизни.

– Тесный мир становится все теснее, – ответил Шон. – Лазурные монахи наконец поняли: вынужденные подчиняться китайцам, они перестанут быть самими собой.

Что-то в голосе Шона насторожило Дэни.

– И вы помогли им понять это? – спросила она.

– Не знаю.

– Эта мысль была безрадостной, верно?

Шон молчал. В конце концов заговорила Редпас.

– Не знаю, к лучшему это или к худшему, но лазурные монахи стали вести более мирской образ жизни, – сообщила она. – В этом доме они развлекают высокопоставленных американцев и европейцев, на которых хотят произвести впечатление экзотикой.

– Рискованное занятие, – заметила Дэни. – Политики всегда пытаются прийти к наименьшему общему знаменателю. Курения, песнопения и раскрашенные статуи Будды – этим их не проймешь.

Редпас едва заметно улыбнулась.

– Не спорю, – пробормотала она. – Года полтора назад, когда я посетила здесь семинар вместе с доброй половиной послов из Вашингтона, в зале чувствовался только слабый запах курений, а песнопений не было вовсе. И Будда находился в тени.

– Должно быть, Дхамса позаботился о том, чтобы смягчить впечатление, – отозвалась Дэни.

Неожиданно распахнулись внутренние двери, и Редпас не успела ответить. Группа тибетцев в лазурных облачениях вылилась в холл быстрым шагом, как вымуштрованный отряд военных.

Даже с босыми ногами и в развевающемся балахоне глава монахов имел внушительный вид. В круглых очках ученого, с черным «ежиком» на голове, он имел вид лидера, привыкшего к беспрекословному послушанию.

– Добрый вечер; посол, – произнес лама. – Надеюсь, поездка не утомила вас.

Он говорил с резким акцентом, как будто английский язык был тяжким испытанием для него.

– Прасам Дхамса, незначительные неудобства – ничто по сравнению с честью видеть вас, – ответила Редпас и протянула руку.

Буддийский лама принял ее двумя руками. Вероятно, этому жесту полагалось быть одновременно дружеским и официальным, но он выглядел скорее официально.

– Следуйте за нами, – пригласил Дхамса. – У нас трапеза.

Лама указал путь к удобной, обставленной в западном стиле столовой. Своими проницательными черными глазами он неотступно следил, как рассаживались за большим столом гости и члены его свиты.