Тень правителей
Шрифт:
– Там красиво! И людей совсем нет! В мае можно поехать. Если останешься, конечно, – она задумчиво посмотрела на него.
– Я тут выросла, – сказала Жемка. – Родители альпинистами-спасателями работали, а когда погибли десять лет назад, меня дядя забрал, он тут егерь. Я летом в Москву ездила поступать в театральный, но не получилось. Теперь вот следующего года дожидаюсь, дяде по хозяйству помогаю.
– А я тоже в Архитектурный поступал, – сказал Яков. – Но чего-то больше не хочется.
– Нет, я буду знаменитая артистка, – сказала Жемка. – Знаешь, почему?
– Почему? – спросил
– Потому что мое полное имя – Жэтэм.
– Какой поэтичный казахский язык! – искренне восхитился Яков.
– Дурак ты! – засмеялась Жемка. – Какой казахский?! Жэтэм – по-французски «я тебя люблю». Мои родители, когда только познакомились, поехали по обмену на стажировку в Альпы. Там меня и зачали. Понятно? Пойдёшь на турбазу работать?
– Пойду, – согласился Яков.
Так и полетели зимние дни. Утром он убирал насыпавший за ночь снег, потом они с Жемкой обедали, потом он починял что-нибудь по мелочи в помещении турбазы. Горнолыжный сезон наступал только в начале, а то и середине марта, так что туристов почти не было, по вечерам они коротали время у камина в охотничьей гостиной и Жемка, принарядившись каждый раз по-новому, разыгрывала перед ним сценки из своих будущих триумфальных спектаклей. Она выступала то грозной Марией Стюарт, то придурочной суфражисткой из революционной пьесы, то таинственной незнакомкой из стихов Блока. Иногда она смешно надувала щеки и, скривив ноги и выпятив миниатюрную грудь, расхаживала по гостиной, повторяя: «Я – Лейла! Я – Лейла! Жена бакинского бабуина».
По субботам на дядином «газике» они ездили в город на базар. Жемка в коротком узорчатом тулупчике отчаянно торговалась на тарабарском и чёрные как смоль косички, торчащие из-под тюбетейки, летали как молнии в такт ёе гневным речам. Яков молча хлопал глазами и в восхищении загружал в машину богатства этого восточного мира. Ему было очень хорошо вместе с Жемкой.
Наступил март, горное солнце было таким ярким, что Яков по утрам, убирая снег, раздевался до пояса и загорал. На турбазе заметно прибавилось народу, шумные компании лыжников, укатавшись за день по склонам, по вечерам жарили шашлыки и горлопанили веселые, немного скабрезные песни. В один из таких солнечных дней приехал Ян.
– Янчик, приехал! – завизжала Жемка как оглашенная и кинулась на шею вышедшему из автобуса высокому человеку, одетому в модную куртку «аляску» и светло-коричневые вельветовые джинсы.
– Здравствуй, здравствуй, звезда балета! – сказал человек. – Коршуны ещё не утащили тебя в небеса обетованные?! – он внимательно посмотрел на Якова.
Пока на скорую руку готовили обед, Жемка рассказала, что Ян из семьи поляков, сосланных в Казахстан при царе Горохе, большой умница, преподает в университете, только колючий и меня всё время дразнит, сказала Жемка. Он дружил с моими родителями, когда я пешком под стол ходила. Он мне совсем как старший брат.
После обеда сидели на солнышке и пили дивный коньяк «Алатау», привезённый Яном.
– Давно ты здесь? – спросил он у Якова.
– С декабря.
– Не надоела созерцательная жизнь?
– Мне нравится, – Яков беспомощно посмотрел на Жемку. – Я первый раз в горах.
Та показала ему язык.
– Да вы, батенька, дзен-буддист! –
Дядя Жемки улыбнулся самыми краешками губ, что в его исполнении означало бурное веселье. «На работе плохо?» – спросил он.
– Нет, – сказал Ян. – На работе не плохо и не хорошо. На работе никак. Чего-то меня в последнее время хандра гныдит. Мне тридцать два года, я самый молодой профессор политэкономии в Средней Азии, а то и во всём Союзе, а что, не при Жемке будет сказано, … толку?! Читаю юным балбесам Карла Маркса, разбавляя анекдотами из Адама Смита. Ни денег, ни славы…
– Жениться тебе надо, – по-взрослому сказала Жемка.
– Кровь шляхтича не позволяет венчаться с простолюдинкой, – сказал Ян. – Кроме того, я бабник.
– Ой, я сейчас умру! – захохотала Жемка и, схватившись за живот, принялась кататься по ковру. – Бабник он. Дон Жуан из Поднебесья. Видала я твоих пассий. Чувырла на чувырле очкастой.
– Это сливки алма-атинской интеллигенции, – сказал Ян. – В отличие от тебя, горнолыжная циркачка, грамоте обучены и манерам.
– Зато я красивая! – Жемка наконец угомонилась и села по-турецки на ковре.
– Умолкни, газель! – сказал Ян. – Джигиты разговаривают. Подсказывает мне почему-то моя интуиция, что грядут большие перемены. Вот сейчас какой год на дворе?
– Восьмидесятый, – сказал Яков.
– А что было сто лет назад? – спросил Ян.
Яков и Жемка молчали.
– Дети мои, не напрягайте излишне младенческую память! – смилостивился Ян. – Сто лет назад, а точнее в 1881 году, последнего русского царя-преобразователя, императора Александра II благополучно разбомбили народовольцы, что привело к резкому ужесточению реакции, окончательному разрыву общества и государства, возникновению рабочего движения, и, как следствие, трём революциям, гражданской войне и победе социализма на одной шестой части земного шара.
– Лихо, – сказала Жемка. – А разве Брежнев умер?
– Дорогая моя будущая Алиса Коонен, – сказал Ян. – Даже сидя на вершине гор, нельзя быть такой политически неосведомлённой. Лукич жив, нельзя сказать, что здоров, потихоньку дряхлеет в своём старческом маразме. Так что явно не он автор этой грандиозной идеи.
– Какой идеи? – спросил Яков.
– Ввести войска в Афганистан, – Сказал Ян.
Яков вспомнил, что в поезде по дороге в Алма-Ату пассажиры живо обсуждали эту новость. Но его как-то не взволновало. «Я уже отслужил», – всё, что, собственно, он тогда подумал.
– Всего делов! – сказал Яков. – Надерут шишку басмачам и вернутся.
– Не всё так просто, – сказал Ян. – Во-первых, как вы выразились, потомок Моисеева племени, забредший в туркестанские горы, не надерут. В Афганистане терпели поражение все завоеватели: от Александра Македонского до англичан в девятнадцатом столетии. Наша доблестная вонючая и непобедимая вряд ли станет исключением. Там нет ни государства, ни общества, одни кочевые племена, воровать да грабить любимое занятие, поэтому и детей сызмальства учат из допотопных кремниевых ружей в глаз сайгака с пятисот метров попадать. Одним словом, прирожденные воины.