Тень предателя
Шрифт:
Монахиня удивленно вскинула брови.
— Напуган чем?
— Это я и пытаюсь узнать, — ответил Маркс. — Это может либо не может иметь отношение у смерти Бредли. Если нет, остальное меня не касается. Но я должен убедиться.
— Когда он впервые пришел к нам, — задумчиво промолвила монахиня, — у меня создалось впечатление, что он, — я не люблю этого слова, — был встревожен. Он был похож на послушника перед постригом, которого все еще терзают сомнения, что он совершает ошибку. Я пытаюсь вспомнить, чего тогда в нем было больше: сомнений в себе, страха от сознания своей неполноценности? Или желания попытаться отдать себя Богу и работе? Все это не
— Я верю в веру, — ответил Маркс.
— Ну вот! — воскликнула монахиня. — Вы такой же, как и мистер Мазер. Он сказал бы то же самое.
Маркс принял это как комплимент, но не был уверен, что его можно было отнести и к Мазеру.
— Он проводил много времени с отцом Даном, тот был тогда нашим капелланом и преподавал метафизику. Мистер Мазер иногда посещал его лекции. Казалось, он все время находился в поисках чего-то. Но чего? Реальности?
— В метафизике? — удивился Маркс с изрядной долей скепсиса.
— Ну тогда… в физике? — предположила монахиня. Маркс промолчал. — Преподобный отец умер в прошлом году в возрасте сорока двух лет. Это было большой потерей для нас, и мне кажется, он очень помогал мистеру Мазеру. Когда тот уходил от нас, он был уже человеком более уверенным в себе, чем когда пришел к нам.
— Бесспорно, он нуждался в помощи, — согласился Маркс.
Матушка вскинула руки.
— Сколько слов мы тратим, чтобы описать образ человека! Встревоженный, нуждающийся в помощи. А кто из нас не нуждается в этом, чтобы, наконец, познать себя и жить?
— Вы считаете, именно это пытался сделать Мазер? Познать себя? Жить?
Монахиня не спешила отвечать.
— Да, думаю, что так и было, — наконец сказала она.
Маркс немного подался вперед.
— Прошу прощения, но не может быть так, что он просто попытался произвести на вас впечатление, и не только на вас одну, а на весь колледж, создав образ некоего ученого-аскета, познавшего блаженство от того, что преклонил колени перед простым священником?
— Возможно. В таком случае я нахожу это немного грустным, но отнюдь не заслуживающим осуждения. Разве вы не видите, лейтенант Маркс, что таким образом он становился тем, кем ему больше всего хотелось стать. Это делало его для меня человеком, достойным уважения.
Глава 17
Мазер прибыл в аэропорт О’Хэйр, когда не было еще десяти утра по чикагскому времени. Взяв напрокат автомобиль, он отправился на северо-восток по сети совершенно незнакомых ему дорог. Известные ему в юности магистрали давно были забыты и заброшены. Только небо осталось прежним и широкие просторы прерий. Он вернулся домой. Это была его родная деревня Вэйстленд. Клочок земли, который был ему особенно дорог. Он был там, где покоилась его бабушка. Располагая машиной, он надеялся, что позднее сможет побывать на ее могиле… Там недалеко есть еще две могилы тех, кого он никогда не знал: его отца и матери, погибших в катастрофе, когда ему было всего два года. Взглянув на часы, он представил, как в эти минуты в Нью-Йорке служат поминальную мессу по Питеру Бредли. Слезы, надгробные речи…
«Мистер Мазер, вы не прочтете нам вслух Адонаи»? Какую беспощадно точную оценку дали ему его студенты, попытавшись лестью отвлечь его от его обязанностей педагога, и вместе с ними рыдать у вымышленного поэтом гроба. Мазер старался ни о чем не думать и смотреть только на дорогу: прочь воспоминания об унижениях. Но, не ведая того, он ехал навстречу
Альбион очень изменился. На месте деревушки, получившей свое название от подготовительной школы для мальчиков, построенной в пустыне, здесь теперь вырос город. На прежней площади в самом ее центре возвышалось гигантской высоты здание почтамта. Кафе, бывшее прибежищем изголодавшихся по сластям подростков, не получавшим вдоволь ни еды, ни родительской ласки, превратилось теперь в таверну. Перед ней Мазер и остановил машину. Как часто, бывало, он водил сюда мальчишек: человек по шесть не более и, загнав их в отдельную кабину, усмотрел, как они уплетают еду за обе свои веснушчатые щеки, а потом пересчитывают гроши, чтобы расплатиться, и с завистью и священным ужасом смотрят, как их учитель дает щедрые чаевые официанту.
В этом кафе, переполненном и шумном, он впервые увидел мальчика. Он помнил его огромные глаза, говорившие ему так много, когда, заикаясь, он рассказывал печальную историю одинокого ребенка, немого свидетеля пьяного веселья на свадьбе своей матери. Но в этот день в кафе он не был одинок, ибо привлек всеобщее внимание своим красочным описанием свадебного пиршества, как он сам пил шампанское, а потом друг его матери загнал его в угол в ее спальне… Перед глазами Мазера было лицо этого мальчишки и синяя пульсирующая жилка на его чистом лбу. Мальчишки приумолкли, жадно слушая подробности о сексе, а потом с откровенным презрением смотрели на мальчишку, когда он вдруг, закрыв лицо руками, расплакался.
Ладони Мазера вспотели от волнения, они оставили туманные отпечатки на хромированных частях рулевого колеса, а он следил за тем, как они, выветриваясь, исчезают.
Он зашел в таверну и заказал спиртное. В ожидании, когда принесут напиток, он решил позвонить и направился в телефонную кабину. Для него было очень важно ничем не нарушить последовательность своих действий. Он позвонил в школу и попросил директора.
Ему повезло, у телефона был сам директор:
— Росситер слушает, — в четком с английским акцентом голосе все еще звучали олимпийские нотки.
— Клэм, это я — Эрик Мазер. — Он поймал себя на том, что даже сейчас следит за своей речью, подражая выговору своего учителя. — Я проездом здесь. Могу ли я заглянуть к вам на полчасика?
— Конечно, Эрик. Я отложу все дела. Где ты?
Мазер хотел было соврать, что звонит из Чикаго, но не стал и сказал правду: — Я в деревне.
— Тогда приходи, я сейчас закажу ленч.
Росситер был его другом. Правда, он тогда спасал себя и школу от скандала, но при всем при том он дал ему положительные рекомендации. И если, давая их, он надеялся больше никогда не слышать имя Мазера, то в его голосе сейчас и намека на это не было. Голос у него был вежлив и сердечен, как всегда, когда он беседовал с теми, у кого нет сыновей или желания отправить их в его школу.
Росситер встретил его на ступенях школьного крыльца. Он изменился так же мало, как серые стены Альбиона. Немного грузен, хорошо одет. Волосы сохранили прежний песочный цвет, медленно протянутая ладонь была столь же влажной и мягкой на ощупь, как общипанное тельце голубя.
Они пошли по усыпанной гравием дорожке мимо окон школьной столовой, откуда доносился громкий гул детских голосов.
— Мальчишки не меняются, — заметил Мазер, — что то поколение, что это.
— Как, боюсь, не меняется в школьной столовой меню. Тебе оно никогда не нравилось. Сейчас ты, наверное, стал гурманом, хотя, глядя на тебя, такого не скажешь.