Тень Саддама Хусейна
Шрифт:
Удай не успел еще, не снижая скорости, свернуть вправо, как перед нами выскочила машина и, резко затормозив, перегородила нам дорогу. А затем с боковой улицы появилась новехонькая "тойота" и заблокировала нас сзади. Из обеих машин вышли по трое вооруженных мужчин, с лицами закрытыми шарфами. Трое из "тойоты" встали сзади, перекрыв отступление, другая тройка тут же открыла огонь по Удаю.
Удай хотел достать пистолет, с которым никогда не расставался, но не успел. В считанные секунды его прошили пулями. Он, обмякнув, упал на рулевое колесо. Я понял, что сейчас меня прикончат, решив, что я его личный охранник. Но в этот момент на этой кровавой сцене появилась
– За Салема!
– выкрикнул он и выстрелил снова. Пуля попала в плечо Удая.
– За Рафика и Абдуллу.
Латиф открыл дверцу машины и кивнул мне. Глаза его яростно сверкали.
– За Надию и Салиха!
– снова прокричал он, почти радостно и выстрелил ещё раз в спину Удаю. Тело дернулось от удара пули, но я не понимал, мертв он или без сознания.
– За Амну!
– Латиф уже заглянул в машину. Он приставил дуло пистолета к затылку Удая и тихим голосом, почти шепотом, сказал: - И за Ирак.
Он нажал на курок, но пистолет не выстрелил - патроны кончились. Выругавшись, Латиф обернулся и увидел охранника, вылезавшего из перевернувшейся машины, но два одновременных выстрела товарищей Латифа, - в одном из них я узнал Надима, - закончили это побоище.
Перезаряжая пистолет, Латиф посмотрел на меня.
– Мы долго ждали этого дня, Микаелеф, - промолвил он, и в голосе его было торжество победы.
Его друзья были уже в машине и заводили мотор. Отсалютовав мне пистолетом, Латиф уехал.
Я смотрел на простреленное тело Удая. Он избежал последней пули в голову, но получил слишком много ран, чтобы остаться в живых. Я был убежден, что он, даже если и жив, все равно долго не продержится.
Несколько минут стояла полная тишина. Все живущие поблизости спрятались ещё в начале стрельбы и теперь не проявляли желания покидать свои укрытия.
Через несколько минут все же появился одинокий полицейский. Он по рации вызвал подмогу, и вскоре приехали полицейские машины, завыли сирены, вспыхнули огни. Удая перенесли в одну из машин и отправили в госпиталь Ибн Синна. Несмотря на мои протесты, меня тоже через несколько минут отправили туда же.
Саддам прибыл в госпиталь через десять минут после сообщения. Он нервно шагал по коридору перед операционной, где врачи пытались спасти жизнь его сына. По моим подсчетам, в него всадили пуль двадцать, не меньше. Саддам вызвал Али Мохаммеда, отвечавшего за охрану Удая, и дал ему ясно понять, что его собственная жизнь тоже висит на волоске.
– Если мой сын умрет, - кричал Саддам на перепуганного офицера охраны, - умрешь в ту же минуту и ты!
Медицинский персонал был слишком занят, и им было не до моего нервного шока, поэтому я вскоре был отпущен домой. Я был уверен, что Удай не выживет, но когда Хашим зашел ко мне домой вечером, я узнал, что состояние его критическое, но он упорно борется со смертью. В течение нескольких дней из больницы просачивались противоречивые вести о его состоянии. Наконец было сказано, что он пришел в себя и уже может нормально разговаривать и принимать посетителей. Кажется, он унаследовал
Далее в рассказах о нем появлялось все больше деталей. В бюллетене о его здоровье сообщалось, что он навсегда останется инвалидом. Слишком много пулевых ранений. У него раздроблена коленная чашечка на левой ноге. Две пули Латифа застряли в позвоночнике, и он парализован до пояса, так что есть сомнения, сможет ли он ходить. Врачи спорили относительно того, насколько серьезно поврежден позвоночник, и опасались оперировать. При тех возможностях, какими они располагали, было больше шансов на то, что операция скорее усугубит положение, а неудача грозила врачам гневом и немилостью Саддама. Никто не мог гарантировать успех.
Латиф был очень близок к тому, чтобы покончить с Удаем, ближе чем кто-либо другой из ранее покушавшихся на него. Но и он потерпел неудачу. Теперь Удай будет охраняться и днем и ночью. Едва ли такой шанс появится ещё раз в ближайшее время, а, возможно, такого шанса уже не будет никогда.
За те недели, что минули после покушения, меня часто вызывали на допросы к офицерам госбезопасности, но на в этих допросах никогда не назывались имена Латифа или Надима. У допрашивающих не было оснований подозревать меня в связи с такими личностями. В начале года, спустя месяц после покушения, Саддам поговорил со мной лично в Черном кабинете. Лицо у него было осунувшееся и усталое. Хотя Удай доставлял своему отцу массу неприятностей, Саддам пережил настоящую трагедию, когда его старший сын оказался на волосок от смерти. Когда Саддам сел, Хашим поднялся, чтобы оставить нас наедине, но Саддам остановил его.
– Нет, останься, - сказал он, - я не скажу Микаелефу ничего такого, что хотел бы скрыть от тебя.
– Он повернулся ко мне.
– Я очень рад, что ты не пострадал, но поскольку расследование ни к чему не привело, я хотел бы услышать из первых уст, что ты видел.
– Конечно, Саддам, - ответил я. И хотя я знал, что такого разговора не избежать и ждал этой встречи, мне было не по себе, когда момент все же настал.
– Ты знаешь, что один из охранников лежит в коме, - промолвил Саддам.
– Мы ещё не знаем, выживет ли он. Удай запомнил лишь то, что ты был единственным свидетелем, видевшим все своими глазами.
– Это так, - согласился я, решив отвечать как можно короче. Каким бы усталым Саддам ни был, он не упустил бы случая подловить меня на неосторожном слове или ошибке.
– Удай сказал, что там было трое вооруженных мужчин, и ты это подтверждаешь. Мы также говорили с доктором, который оказался первым на месте происшествия. Он мало что видел, но сказал, что один из стрелявших в Удая, сделав выстрел, что-то выкрикивал.
– Я помню, что он кричал "За Ирак", - неуверенно произнес я, надеясь, что больших объяснений от меня не потребуют. Ожидая следующего вопроса, я заметил как у Саддама непроизвольно дрожат руки. За двадцать лет постоянного общения с ним, после многих совместных испытаний, несчастий и бед, я прежде не замечал за ним такого.
– И ничего больше?
– Я больше ничего не помню. Я думал тогда совсем о другом. Это было ужасно.
– Да, мой друг, - печально вздохнул Саддам.
– Но я должен был тебя спросить.
Он быстро встал, кивнул Хашиму и вышел. Мы с Хашимом переглянулись. Он развел руками. Саддам как будто удовлетворился моим рассказом, поэтому я немного успокоился, надеясь, что слышу об этом в последний раз. Я тогда ещё не знал, что моих слов оказалось достаточно, чтобы я стал одним из подозреваемых.